Одна жизнь — два мира

Мы всеми силами пытались себя сдерживать. Но сколько этих сил надо было иметь! На все наши просьбы разрешить нам поехать на работу в Калифорнию ответ был один — НЕТ. Мы же были «опасные преступники» и находились под судом.

Вопрос о нашей легализации, несмотря на усилия наших знакомых и друзей, не сдвигался ни на шаг, тоже по милости наших бывших адвокатов.

Вопрос о продлении наших виз висел в воздухе. Разрешение на работу мы не имели и, будучи у эмиграционных властей на виду, не могли без их надзора даже шагу ступить. Судебный процесс висел над нами как дамоклов меч.

Короче, наша жизнь превратилась в сплошной кошмар. Теперь нам было понятно, что сюда надо появляться только с чемоданом документов, быть агентом или уметь врать, и писать, и говорить то, что хочется кому-нибудь. А у нас ничего этого и в помине не было.

Итак, прошло уже три года, а наши пытки все еще не просто продолжались, а были в полном разгаре, и продолжались не два года, как пугал нас Гартфильд-младший, а почти четыре года. Как мы все это выдержали, мне самой трудно понять.

О каком-либо более или менее нормальном устройстве своей жизни в таких условиях и думать было невозможно, мы были под судом. И нам надо было время от времени сидеть на этих идиотских «экзаменейшен» и отвечать ДА или НЕТ на одни и те же дурацкие вопросы.

— Как вас заставили подписать контракт? Вас били? Да или нет?

— Нет. Но обстоятельства…

— Отвечайте — ДА или НЕТ. Нас не интересуют обстоятельства. Отвечайте ДА или НЕТ.

И опять:

— Вас заставили? Что, вас били?

Да лучше бы уж били, чем выматывали душу вот в таком духе часами.

Во-первых, мы никогда не просили их быть нашими адвокатами, они буквально сами навязались.

Во-вторых, мы с самого начала спрашивали у них и просили сказать, сколько будут стоить их услуги по нашей легализации. Нам нужен был не литературный агент, а адвокат, который защищал бы наши интересы, знал бы, с чего начинать, куда следует обратиться, какие анкеты заполнить и куда подать.

Нам в то время и в голову не приходило заниматься литературной деятельностью и тем более иметь литературного агента. Неужели тем, кто проводил эти так называемые хиринги, не было все понятно?

Матерый журналист и советские перебежчики

Затяжной прыжок Оксаны Косенкиной

Вот в это время к нам зашел журналист Дон Левин, главный редактор журнала «TRUE» (ПРАВДА), который считался одним из тех «хищников», который быстро находил добычу, однако нам почему-то казалось, что в нем было довольно много человеческого, сентиментального сочувствия, с ним легко было даже просто поговорить. Сейчас его занимала Оксана Косенкина с ее трагической историей..

Еще по пути в Калифорнию мы услышали по радио, что из советской миссии ООН сбежали учительница Оксана Косенкина и один из служащих, Самарин с семьей.

Косенкина, было сказано, находится на толстовской ферме, а Самарин с семьей — где-то на ферме у русских, но неизвестно у кого. Мне тогда захотелось поддержать эту простую провинциальную учительницу, какой именно и была Оксана Косенкина, ведь когда еще мы находились на толстовской ферме, я почувствовала, что советскому человеку, попав туда, надо иметь огромное чувство самоуверенности и вести себя так, чтобы никто тебя не унизил в этом великосветском собрании, где многие еще обращались друг к другу по титулам: граф такой-то, князь такой-то.

Журналист Дон Левин пришел к нам, точнее лично ко мне, с просьбой пойти с ним в госпиталь «Рузвельт» навестить Оксану Косенкину, только по счастливой случайности оставшуюся в живых и лежавшую там с переломанными костями, после того как бросилась из окна Советского консульства, и которая никого не хотела видеть.

Наше состояние, как только мы вернулись из Калифорнии в Нью-Йорк и оказались вдруг под судом, было такое, что, если бы не дети, я до сих пор без ужаса не могу вспомнить, на что сама я была уже готова.

И несмотря на мое удрученное настроение, он уговорил меня.

Наша встреча с Оксаной была очень тяжелая. Я и здесь оказалась сильнее и старалась ее успокоить.

— Зачем, ну зачем я осталась жива! — без конца сокрушалась она.

— Вы спасены. Вы в свободной стране. Мы спасли вам вашу жизнь, — произнес Дон Левин.

— Когда бы я хотела спасти свою жизнь, я спокойно вышла бы через двери консульства, — ответила она.

И действительно, Косенкина бросилась из окна советского консульства не для того, чтобы спасти свою жизнь, а от отчаяния.

На ферме «Рид Фарм», как рассказывала она мне потом, ее отправили на кухню чистить картошку. Это ее не обидело, это она умела делать хорошо и считала, что каждый должен здесь что-то делать.

Но когда к ней подошла какая-то дама и, свысока обращаясь к ней, сказала: «Картошку вы умеете чистить очень хорошо, я надеюсь, вы так же хорошо умеете мыть полы», это показалось ей уже издевательством. Все-таки она была учительница, ее уважали и дети, и мамы, и там никто не посмел бы ее так высокомерно грубо обидеть.