Одна жизнь — два мира

Неожиданно позвонил Виктор Андреевич Кравченко. Он только что вернулся из Парижа после процесса по поводу его книги «Я выбрал свободу». Долго по-дружески тепло разговаривал, возмущался очень сильно поведением меньшевиков, американской печати и сплетнями вокруг его процесса.

— Я знаю себе цену! Я делал, делаю и буду делать все то, что считаю нужным, а эта шпана привыкла чужими руками угольки подбирать. Сволочи! Да во Франции со мной носились! Во Франции меня на руках носили! Я там был занят день и ночь. Я работал, писал, писал, писал. Хотите послушать мой дружеский совет? Устраивайтесь, используйте свои связи, а я знаю, они у вас есть. Вы женщина умная, энергичная и, я думаю, практичная. Не дай вам бог дожить до того, чтобы 30 долларов надо было одалживать на неделю. Нет, нет, я их знаю — деньги, деньги — вот что важно. Будут деньги — вы сам себе кум королю. Боже, а что там, в Европе, творится — бедолаги! Ну и нагляделся же я там! Как только народ может жить и на что надеется — понять нельзя. Инженеры, врачи, артисты — голодные, стыдятся своей нищеты. Я вам говорю, ужас! — извергал он на меня фонтан слов, не останавливаясь.

Кончили разговор пожеланиями друг другу не падать духом.

В воскресенье опять телефонный звонок, опять Виктор Андреевич. Мы собирались поехать за город с ребятами. Кирилл предложил ему поехать с нами, на что он очень охотно согласился. И всю дорогу одна и та же тема: как шел суд, как его встречали, как кормили. Рассказал о встрече с Дусей Виноградовой:

— Спуталась с каким-то подозрительным субъектом, поэтому я предпочел не вызывать ее в качестве свидетеля. Хотя и была бы она довольно выгодная фигура. Передал ей деньги. Встречал военных, бывших военнопленных, приехали из Бельгии, они там имеют довольно крупную организацию — хорошие ребята (это те ребята, которые побоялись после немецких лагерей в плену вернуться обратно домой и попасть снова в сталинские лагеря). Грустная картина — почти все работают в шахтах и страшно тоскуют по родине.

Обедали мы за городом в итальянском ресторане. Виктор заказал себе два первых блюда, два супа и коктейль из креветок. Официантка долго не могла взять в толк, для чего ему два первых блюда. «Бестолковая!» — с досадой произнес он, когда она ушла.

С открытой террасы чудный вид на небольшое озеро, берега которого густо заросли лилиями и камышом.

Володя, не доев свои итальянские спагетти, побежал удить рыбу, предварительно стащив с нашего стола крошки хлеба, кусочки мяса, и, сияющий от счастья, показал нам шесть пойманных им рыбешек. А мы тем временем валялись на травке в тени деревьев.

Долго говорили о невозвращенцах и о тех тяжелых испытаниях, которые выпадают на долю этих людей, потому как не понимают нас американцы. И опять разговор о том, как встречали его в Париже и в Лондоне.

— Витя, я слышала, что писатель Роман Гуль оказал вам большую поддержку в Париже?

— Вся помощь Гуля заключалась в том, что я два раза с ним пообедал.

— Скажи Витя, сколько стоил тебе твой процесс? И помогал ли тебе кто-нибудь из друзей?

Виктор засверкал глазами:

— Да ты что, смеешься? Какая помощь, ты что, шутишь? Даже за телефонные разговоры мои «друзья» прислали мне счета для уплаты. Ты знаешь, как я тебе благодарен, ведь это ты, ты мне эту идею подсказала. Помнишь? «А почему, Виктор, не подать тебе в суд за клевету?» Помнишь? А вот печать, фотографы, журналисты меня чуть не задушили в конце процесса.

И опять: рабочие во Франции живут неважно, и главное, нет уверенности в завтрашнем дне. В Англии живут еще хуже, но чувствуют себя более уверенно.

У этого небольшого озера, берега которого густо заросли лилиями и камышом, маленькая пристань, лодочки за полтинник в час. Вова попросил нас взять лодку, и мы долго катались.

Греб больше всех Виктор, очень хорошо. На нем белая рубашка с золотыми запонками и золотой цепочкой на галстуке. Документы и браунинг отдал мне в сумку на время прогулки по воде.

— Витя, на кой черт ты таскаешь с собой эту игрушку и зачем она тебе нужна? — не удержалась, спросила я, указав на браунинг.

— Не знаю, может быть, когда-нибудь пригодится, — печально ответил он.

И столько горечи было в его словах.

Вернулись поздно, расстались очень дружно. Прощаясь, спросил:

— Вы имеете свой апартамент или снимаете квартиру? Я имею свою квартиру, свою мебель, которая обошлась мне в несколько тысяч долларов. Я бы мог завод построить, машину купить. Но к черту все. Мне все это надоело. Я просто не хочу этим заниматься, — и столько горького отвращения ко всему было в его словах.