Одна

Вдруг часы тихо зашипели и начали бить. Анна Фёдоровна вскочила и кинулась к столу.

— Двенадцать… Слышишь? Это полночь бьёт… Скорей, Nathalie! Скорей… Где вино? Вот!.. Держи стакан…

— Да чего ты? — усмехнулась Наталья Львовна. — Нам с тобой не всё ли равно?

Анна Фёдоровна даже рассердилась.

— Э, вздор какой! Пей!.. Давай стакан!.. Чокнемся…

Рука её дрожала.

— За что?

Тонкие ноздри хозяйки трепетали от насмешки.

— Да ты встань, встань!.. Чего сидишь? Стоя чокаются… А за что… Господи!.. Пока живёшь, всё надеешься, всё радуешься… Если не за себя, то за молодёжь нашу выпьем… Пусть ей легче живётся, чем нам жилось! Пусть голодных будет меньше! Счастливых больше!.. За торжество любви и правды! Ура!

Её хриплый голос сорвался на высокой ноте. Она побледнела, разом выпила стакан и села взволнованная, с восторженным, горящим взглядом.

Наталья Львовна сидела отвернувшись, закрыв лицо.

— Что за чудная ночь! — тихо говорила Анна Фёдоровна, как бы сама с собой. — Что за таинственная минута!.. Вот сейчас все, на самых далёких окраинах, пьют, чокаются, мечтают, надеются… Жаль молодости, Наташа!.. Жизни жаль… Ничего бы я так не хотела, как снова родиться.

— Ужас какой! — содрогнувшись, сказала Наталья Львовна и отошла к окну. — Я одного хочу: покоя, забвения…

Она откинула тяжёлую штору и бесцельно глядела в мутную ночь… Ровно два года назад арестовали Валю…

Анна Фёдоровна пристально всматривалась в контуры изящной фигуры, в этот бледный, правильный профиль.

— Знаешь, Nathalie, кого мне тяжело, прямо-таки больно покидать?

— Ну? — почти шёпотом отозвалась Наталья Львовна.

— Тебя, голубчик…

Жёсткая улыбка скользнула по чертам хозяйки.

— Это и видно…

— Да, жаль… Ведь, нет никого несчастнее тебя.

Губы Натальи Львовны дрогнули. Ей было отрадно слышать, что даже эта недалёкая, взбалмошная Annette поняла, как безрадостна, как тускла её жизнь!

— Я, Nathalie, нищих знаю… В углу живут, побираются… Но, представь, мне с ними как-то легче. Они жизнь любят, представь себе!.. Я с ними часто говорила. Посмотри-ка, сколько у них радостей! Купят булку, чаем раздобудутся на лишний гривенник и сияют. А мечты у них сколько! Все мечтают, все надеются и ждут чего-то. Зайти в трактир, в кости сыграть, в орлянку — о, это удовольствие огромное!.. И все-то они кого-нибудь любят, о ком-то душой болеют… Целые драмы у них там. И любовь и ревность… Одним словом, жизнь… А ты?.. Ничего у тебя… ничего… Ни привязанностей ни цели… Ты словно на острове необитаемом… Как можно жить такой одинокой! Как жутко должно быть это добровольное, сознательное отчуждение от людей, от жизни!.. И вот я была единственным звеном между тобой и остальными… И я ухожу…

— Не уходи! — тихо вырвалось у Натальи Львовны.

Ей стало жаль себя. Ей вдруг стало жутко.

Анна Фёдоровна пожала костлявыми плечами. Если б она умела ласкаться к своей неприступной подруге, она подошла бы сейчас и погладила её по голове или по плечу… Но у неё и рука не поднялась на это.

— Эх Наташа!.. Разве я могу остаться, когда он там, быть может, умирает?

Наталья Львовна, напряжённо глядевшая в жёлтое, старое лицо Annette, отвернулась опять и подавила вздох. В её душе разом оборвалось что-то… Чего ждала она, глупая? Дружба… прошлое… Вздор! Одной иллюзией меньше… Одна, одна… Всегда одна…

Анна Фёдоровна прошла в переднюю и надела ботики.

— Уходишь? — равнодушно спросила Наталья Львовна.

Теперь Annette могла уезжать хоть завтра. Ей разом стало как-то всё равно.

— Да, пора идти… Перед отъездом забегу ещё раз.

Анна Фёдоровна надела на голову чёрный шерстяной платок, близко надвинув его на лоб. Так она походила на монашенку. Шляпок она не носила, даже смолоду.

— Наташа…

В голосе её и тоне было что-то такое странное, что Наталья Львовна встрепенулась.

— Ты-то разве… никого не ждёшь?

— Я?..

— Да, Nathalie… ты…

Анна Фёдоровна застёгивала свою старую шубку, и руки её задрожали, когда она разглядела лицо подруги.

— Я, видишь ли… потому… ведь, манифест… Его могли простить и вернуть… Кто знает! Бог милостив… Бог не оставит…

Из груди Натальи Львовны вырвался крик.

— Ты его видела?

— Нет, нет… Честное слово! Я это думала только, когда получила письмо от моего Левы…

Наталья Львовна должна была сесть: так дрожали её ноги.

— Nathalie… голубушка… Смягчи своё сердце… прости его!.. Напиши ему… позови… Ведь, ты знаешь, где он сейчас?

Наталья Львовна медленно покачала головой.

— Как? Ты не знаешь?.. Почему же ты не знаешь?

Она молчала.

— Разве он тебе не писал?

— Писал…

— Ну так что же? Давай его письмо, давай!.. Пиши… Где бумага? Я сейчас найду тебе его адрес…

Наталья Львовна жестом остановила её.

— Не ищи писем… их нет.

— Где же они?

Она показала на камин.

— Господи!..

Анна Фёдоровна горестно всплеснула руками. Глаза её, полные слёз, напрасно искали образа на стене.

— Смири её душу! — шептала она. — Смягчи её сердце… Она не ведает, что творит…

Наталья Львовна сидела не шевелясь, облокотившись на стол и закрыв лицо руками.