Однажды 31 декабря, или Тили-тили-тесто… (СИ)

Говоря это, девушка улыбалась, хотя на душе скребли кошки. Это была ее мечта — родить Пашке двоих детей. Однако судьба распорядилась иначе.

— С твоим воображением нужно книжки писать, а не пылью в антикварном магазине припадать.

— Там нет пыли. Так что там с Белецким?

— Развелся твой Пашка.

— Он не мой.

— Захочешь, будет твой. Если один раз это произошло…

— Почти произошло. Знаешь, иногда мне кажется, что между нами и не было ничего. Что я себе все напридумывала. Бывает же такое?

— Ну, да, конечно. А я вместе с тобой фантазировала. Мне-то от этого какой прок? Кстати, Пашка интересовался, собираешься ли ты повидаться с одноклассниками.

— А ты что?

— Ну… Я ведь не знала, прилетит ли моя подруга до праздников.

— По-прежнему любишь сюрпризы?

— Обожаю! Но только для других.

Страшная женщина.

Юля сделала вид, что в ужасе отодвигается к окну.

— Агась. Бойтесь меня, — виртуозно лавируя, Надя вырулила на трассу. — Кстати, ты как настроена? Любишь его, или появился кто-то другой? Какой-нибудь англичанин: чопорный и интеллигентный, или наоборот — байкер в наколках.

— Старичок-сосед не считается? Он частенько заходит в магазин, целует мне руку и долго просматривает старые газеты. Однако у меня есть соперница. Думаю, он неравнодушен к моей хозяйке. Но, как только она появляется, старик кланяется и уходит. При этом постоянно забывает трость. Леди Элизабет каждый раз догоняет мужчину, чтобы отдать ему довольно дорогую вещицу, а потом они несколько минут разговаривают на улице. В магазин она возвращается с белой розой. Ставит ее в вазу и, грустно улыбаясь, уносит в свою комнату. Интересно, верно?

— Прям роман. Похоже на свидание.

— Я тоже так думаю. Они такие милые.

— Эта Элизабет на самом деле леди?

— Настоящая баронесса. Кроме городской квартиры над антикварным магазином, она владеет загородным домом. Но хозяйка не любит выезжать за пределы Лондона. Говорит, что там ее угнетают воспоминания о почившем муже.

— Если бы у меня был загородный дом в Англии… Дьявол, пусть даже лачуга, я бы наслаждалась жизнью по полной программе. Хочу рокера — плевать, что думают другие, хочу старика с тростью — мое личное дело. Кстати, ты так и не ответила: с Пашкой что собираешься делать?

Юля отвернулась к слегка запотевшему окну. Нарисовала кривоватую снежинку. Вспомнила, как когда-то вместе с Белецким наряжала дома елку к празднику, а потом он учил ее вырезать из салфеток снежинки. Получалось у Юли не очень, и они дуэтом смеялись над неудачным рукоделием.

У Паши — замечательные пальцы, чувствительные и красивые. Единственное, чего он никогда не делал, так это работу по дому. Берег руки так же тщательно, как свой инструмент. Белецкий обожал свою скрипку, но всегда мечтал о шедевре, если не о Страдивари, то хотя бы Фрамуса[1]. Он говорил об инструменте так, словно именно скрипка, а не Юля, была его любимой. Возможно, ей это не показалось.

— Не знаю, — Юля не лукавила. Она и сама не знала, что теперь чувствует к Белецкому. — Время покажет.

* * *

Едва Юля вытащила чемодан и захлопнула багажник, Надя махнула на прощание рукой и укатила по делам. Первым девушку встретил с детства знакомый запах свежеиспеченных булочек с сахарной помадкой, проникающий сквозь старую дверь. Она и сама всплакнула, когда мама крепко прижала ее к груди, причитая: «Девочка моя! Приехала!» Отец с улыбкой ждал своей очереди, чтобы как следует поприветствовать дочь. Но потом не выдержал и проворчал:

— Мать, хватит сырость разводить. Лучше покорми ребенка.

— Да, конечно. Бегу.

Валентина Николаевна еще раз коснулась дочери, словно не верила, что она здесь, рядом, и засеменила в кухню.

— Уже три раза чайник ставила, — сообщил Максим Максимович и обнял дочь, а затем слегка отодвинул, чтобы рассмотреть внимательнее. — И как дорога?

— Спокойная.

— Вот и славно. Погода не очень для полетов. Мы переживали, что твой рейс отменят.

— Я бы все равно нашла возможность приехать.

Перед каждым Новым годом Юля приезжала домой, чтобы отметить его с родителями. Лондонская хозяйка, которая не имела собственных детей, поддерживала девушку в этом стремлении. В ответ на сообщение Юли, что она в очередной раз собирается домой, баронесса чинно кивала и говорила: «Традиции — лучшее, что есть в семейной жизни. Если, конечно, не считать любовь и взаимное уважение». А затем вытаскивала из комода альбом со старыми фотографиями, садилась в кресло-качалку и долго листала страницы, лелея собственные воспоминания.

Отец взял чемодан и легко понес в комнату, которая до сих пор называлась «детской», отмахиваясь от предложения везти поклажу на колесиках. Юля порадовалась, что, несмотря на преклонный возраст, мужчина не утратил былую силу. Поставив чемодан у узкой кровати, Максим Максимович развел руками.

— Ну, что. Устраивайся. Сейчас чай будем пить. Или ты хочешь чего-то посущественнее? Мать борщ сообразила, пельменей налепила и еще чего-то там. В общем, еды на наделю хватит.

Кивнув в ответ на отказ от борща и пельменей, отец ушел, тихо прикрыв за собой дверь.