Однажды

– Я знаю, где еще можно такие достать, – едва слышно прошептал старик. Лабух встал на ноги. Друзья, не сговариваясь, переглянулись. На их лицах играла хитрая полуулыбка. После произнесенных слов, старик закрыл глаза и не шевелился. Он был изможден голодом и жаждой. – Воды, – открыв глаза, очень тихо произнес старик.

– Давай его на хату возьмем. Дадим хавчик, а он нам котлы выдаст. Ну, а там двинем от фонаря, – обратился Лабух к своему подельнику.

– Покубатурить надо, – почесывая затылок, сказал Биток. – Мы его домой, а он возьми и слямзи чего. Неееет так не пойдет.

– Да что тут кубатурить? Чего он слямзит? Ты глянь на него! – немного рассердившись и повысив голос, ответил Лабух, но тут же осекся, поняв, что может привлечь внимание прохожих.

– Лады, – сказал со вздохом Биток. – Давай, подсоби. – они подняли под локоток пожилого человека и, держа его с двух сторон, направились восвояси. Гитара осталась на том же месте.

***

Те же, но уже в квартире. Правда часы бездомного поменяли свои место пребывания, аккурат оказавшись на запястье Лабуха. Все трое сидят за небольшим столом. На столе графин с водой, неполная бутылка водки, три рюмки, кружка с черным чаем, хлеб, тарелка с сыром, тарелка с кусочками арбуза, а также помидоры и огурцы, поделенные пополам. Лабух разливал водки по рюмкам, а Биток сидел молча, уставившись на гостя.

– Ну, будем, – сказал Лабух и все трое чокнулись. Гость осушил рюмку залпом, а двое других поставили свои на стол, не пригубив, перемигиваясь. Биток снова наполнил рюмку гостя алкоголем. Пожилой человек уже немного поел и пришел в себя, но не проронил ни слова. Он надкусывал кусочек арбуза, как Лабух сказал своему соратнику: «Отойдем на пару слов, а наш гость (тут он посмотрел на бездомного, улыбаясь) поправляет здоровье». Они встали, отошли в другую комнату.

– Ща этот летун кишку побьёт, примет еще обжигающей и, как пить дать, выдаст нам место котлов, – сказал Лабух внимательно слушавшему товарищу. – А потом мы его, как куля на улицу.

– Ништяк, – ответил Биток.

Вернувшись в комнату, они не обнаружили за столом бездомного. На том месте, где сидел их несчастный гость, восседал человек, одетый в красивый черный костюм с белым платком в петлице. Это был все тот же человек, но уже чисто выбритый, причесанный и с прямой осанкой. На лицах друзей повисло недоумение. Они переглянулись друг с другом, не в силах произнести ничего вразумительного.

– Аааа как? Где? Кто? – вот все, что смог вымолвить Лабух. Биток же остолбенел и ничего не смог выдавить из себя.

– Я полагаю, вы, друзья мои, хотели бы знать, кто я и как такое возможно? Всему свое время. Да вы присядьте, а то, неровен час, ноги подкосятся, – обратился к недоумевающим друзьям без пяти минут обманутый гость. Он произносил слова размеренно, не торопясь, будто наслаждался каждым мгновеньем. Горе аферисты опустились на диван, находящийся невдалеке от стола, и уставились на человека в костюме во все глаза. – Итак, по порядку, – после этих слов его лицо из приветливо-добродушного стало жестким, даже злым.

– Человек – это звучит гордо! – с гримасой глумления продолжил бывший бездомный. Он поджал губы и медленно покачал головой. – Ничего подобного. Возможно он так звучал во времена благородного Гектора, Тезея или Одиссея (тут его голос прозвучал громко, чувствовалось восхищение и гордость), но никак не в двадцать первом веке (при этих словах его голос вернулся в свою колею). Да и к тому же, все они из мифов и легенд. На самом же деле, человек – это самое шаткое и жалкое существо во вселенной, – при этих словах на его лице читалось презрение. – Большая половина из вас абсолютно уверена в себе и даже не допускает, что может ошибаться в чем-то. Эти кувшинные рыла даже не пытаются хоть самую малость расти над собой. Видите ли, им это без надобности, совершенно незачем. Разве можно им что-то объяснить. Нет, конечно, они этого не допустят. Они же все знают. Поголовно все академики. Пока имеются эти «великие комбинаторы», у человечества нет шансов хоть немного возвыситься над собой и уж тем паче называться гордо. – Во время произношения всего этого монолога, было видно, что говоривший оседлал любимого конька. – Что-то я разошелся. Пора закругляться, друзья мои, – сказал он, улыбаясь своим собеседникам. Их лица были испуганными, а после последних слов гостя появились нотки облегчения.

– Я ведь там на лавочке умирал от голода и жажды, а никто и не подумал спросить может мне плохо. Вместо этого все только выражали презрение и негодование. Если бы я сдох там, через пару дней взяли бы меня и выбросили на какую-нибудь помойку. Бездомные люди – никто для имеющих кров, пустое место, кого можно втоптать в грязь, да вы их и не считаете людьми. А кто дал вам право кого-то считать человеком, а кого-то нет? – Громко и грозно спросил говоривший у слушателей. Те, в свою очередь, побелели от страха, не предвкушая ничего хорошего.