Однажды детство кончилось

Но случались вещи и покруче. Однажды нас одолела эпидемия познания неведомого. Все наши девицы после школы ставили эксперименты по подъёму человека на четырёх пальцах. Делалось это так. Один человек садился на стул. Двое вставали по сторонам от него. Сначала они клали руки на голову сидящему поочерёдно и давили ему на голову. Потом подсовывали указательные пальцы под колени и попу сидящего и легко поднимали его вверх.

Этот фантастический трюк не срабатывал, если не давить перед подъёмом на голову поднимаемого, чего мы понять никак не могли. Сначала мы ставили самостоятельные эксперименты, причём поднимали на пальцах даже самую крупную девочку нашего класса, а она весила, думаю, сильно за восемьдесят килограммов.

Так и не разобравшись, на следующем уроке физики принялись Алексею Михайловичу демонстрировать сей опыт. Он возбудился, разволновался… И шесть уроков мы ставили эксперименты, поднимая на четырёх пальцах физика, одноклассников и одноклассниц, столы и стулья, пока не поняли, что внятного физического объяснения нам никто не даст. До сих пор не понимаю, как так получается.

А ещё наш физик знакомил нас с современной музыкой. Когда он раздобывал очередную крутую пластинку, то созывал нас в актовый зал, чтобы и мы её послушали. Так я познакомилась с рок-оперой «Иисус Христос — суперзвезда». И, кстати, по утрам нас будили музыкой, и до сих пор я испытываю нежные чувства к битловскому «Вечеру трудного дня», и, вообще, рок люблю больше других жанров.

…Несмотря на эти приятные музыкальные занятия, физики я не знала и панически боялась контрольных работ. Отвертеться от них было трудно, но иногда получалось. Способы передавались учениками из поколения в поколение. Чтобы изобразить простуду, капали в нос канцелярский клей и сразу же неслись в медицинский кабинет, чтобы успеть получить освобождение от уроков. Сопли и зверский чих получались весьма убедительными, но держались недолго.

Довольно эффективно поднимал температуру йод, накапанный на кусочек сахара. Спортивные мальчики просто пользовались мускулатурой — напрягаешь-расслабляешь руку, температура поднимается. Проще же всего она поднималась, если под мышку засунуть нагретую на батарее варежку. Приходишь, суёшь в неё градусник… и желанное освобождение от уроков готово.

Однажды мой приятель Лёха так вот сунул градусник в варежку, медсестра наша, Антонина Александровна, взяла его, посмотрела сурово и показала градусником за окно:

— Тебе туда.

Градусник показывал сорок три градуса, а в квартале за школой находилось Серафимовское кладбище.

…Интернатская жизнь была довольно скудной и не очень устроенной по нынешним временам. Кормили нас неплохо, но иногда по вечерам зверски хотелось есть. Тогда мы шли к нашим вахтёршам тёте Маше и тёте Нине, обычно сидевшим напротив входных дверей в спальный корпус. Они вели нас в кладовку и выдавали несколько батонов.

Иногда мы их просто сжирали под чай и чьё-нибудь варенье, иногда делали себе тосты в гладилке, проглаживая их утюгом. В мае мы ходили за квасом к ближайшей бочке, а так как посуды подходящей в нашем быту не имелось, снимали с лампочек круглые плафоны, с успехом заменявшие трёхлитровые банки.

А ещё в ленинградских магазинах продавалась докторская колбаса, которой в предыдущей моей жизни не существовало. Меня регулярно гоняли за нею в магазин для посиделок в лаборантской комнате кабинета биологии, где царил Шеф, и постоянно толклись выпускники и одноклассники.

В лаборантской каждый день, включая выходные, шли работы по обработке биологических сборов, оттуда регулярно воняло формалином и сернистым газом. И там мы сидели часами после занятий, не только работая за микроскопами и бинокулярами, но и распивая чаи с бутербродами с колбасой.

…Шеф говорил, что он польский еврей. В те времена я не отличала людей по национальности, для меня все были просто люди. Мы его обожали, ибо он относился к нам как к равным, в отличие от других преподавателей. Не всех, конечно, к примеру, наша литераторша Ирина Анатольевна, входя в класс, говорила:

— Здравствуйте, дети!

И мы постоянно с ней препирались на этот счёт, даже писали перед уроком на доске «Мы — не дети!», и она, входя в класс боком, не поворачиваясь к доске, говорила:

— Сотрите это!

Сейчас вся эта возня выглядит смешной, но тогда уважение к нашему взрослению казалось естественным и необходимым.

…Так вот, возвращаемся к Шефу. В первый же день, как мы пришли к нему на урок, он заявил, что терпеть не может, когда люди говорят «лОжить» вместо «класть», а ещё его раздражает умственная несамостоятельность. И далее рассказывал смешные истории про своих учеников, которые даже академикам указывали на их ошибки.

Шеф нас нянчил, как умел, возился с нами и отвечал за нас. Его влияние на своих учеников оказалось глубоким, мощным и передавалось дальше следующему поколению. Во всяком случае, своих детей я воспитывала в духе критического разума, и вижу, как в них проявляется свободомыслие, и мне это нравится.