Однажды детство кончилось

В ночь перед отъездом Севка спал плохо и проснулся раньше обычного. Ему снился противный сон, словно он спешил куда-то в незнакомом городе и никак не мог найти дорогу. Блуждал по пыльным тёмным улицам, шарахаясь от злобного вида прохожих, одетых в длинные, развевающиеся чёрные одежды. На Севкины вопросы и просьбы они противно бормотали что-то не по-русски, толкали его и дико смеялись ему вслед. А Севка чувствовал, как кто-то страшный следит за ним из мрачных переулков и подворотен, подкрадываясь всё ближе и ближе, подстерегая жертву. Под конец Севка не выдержал и побежал в страхе, а ноги не бегут, будто навалилась неподъёмная тяжесть и давит, пригибает к самой земле. Севка рванулся изо всех сил, что есть мочи, упираясь ногами, хватаясь руками за кривые корни деревьев, торчащие из земли, но едва сдвинулся с места. А сзади, он чувствовал, уже подбирается нечто жуткое и опасное, едва не дышит в затылок.

Севка проснулся с колотящимся сердцем и чувством неприятной неотвязчивой тревоги и тоски. Заполошно огляделся вокруг. Сон! Уф! Только сон! Как ещё мог начаться такой день?! Только кошмаром.

Впрочем, сам день за окном, кажется, эволюционировал по совсем другому плану. Ясное небо без единой белой зацепки облаков встречало встающее над кудрями деревьев солнце. Солнечные лучи живо прогнали ночную жуть, но настроение у Севки уже было испорчено. Да и не диво. Вот уже неделю, как он каждый день вспоминал про отъезд, про историю, и каждый раз морщился и чуть не плевался. Теперь же осталось только подхватить сумку, заботливо уложенную мамой ещё с вечера, и вперёд… Ох, как не хотелось это самое вперёд, но Севка уже давно понял, что отступать некуда, и смирился.

С мамой попрощались как-то неловко. Севка грустил, и его настроение заражало всех вокруг. Мама, похоже, тоже попала под влияние, суетилась и старалась на Севку не смотреть. Тогда он взял себя в руки и сделал над собой усилие, чтобы хотя бы выглядеть бодрым и весёлым. Хоть и мелькнула у него злорадная мысль: «Вот сами хотели, не слушали меня, теперь тоже страдаете. Сами виноваты», но он задавил её на корню. Негоже маму расстраивать! Правда, это не очень-то помогло.

Они все втроём присели «на дорожку», Севка обнялся с мамой, она поцеловала его в щеку и подтолкнула к дверям. Отец подхватил сумку, собрался провожать Севку до автобуса. У подъезда Севка обернулся, нарочито улыбаясь, помахал маме, выглянувшей в окошко.

— Сева, не отставай, — поторопил отец, — лучше прийти пораньше.

— Иду, — Севка вздохнул.

Куда тут опаздывать? Идти всего ничего, через пятнадцать минут будут на месте.

— Пап, а ты в детстве в лагерь ездил?

— Приходилось. Даже несколько раз.

— И как там? Понравилось? — тон вопроса являл нечто среднее между сарказмом и неподдельным любопытством.

— Давно это было, я уже плохо помню, — отец скосил взгляд на идущего рядом Севку и переложил сумку из одной руки в другую.

— Ишь ты, какой хитрый! Ты давай не увиливай! Рассказывай всё честно.

— Ну, если честно, то в двух словах, может, и не скажешь. Эх, — папа вздохнул, посмотрел куда-то вверх, в небо, словно вспоминая. — Я был помладше тебя, после первого класса отправили меня в пионерлагерь летом, и потом каждый год, и во втором, и в третьем. А уж потом, кажется, в пятом или шестом в последний раз. Я, в самом деле, уже не помню. А ты всего-то второй раз едешь. Мы стараемся с тобой много времени проводить, если есть такая возможность. Цени.

— Я ценю, — серьёзно кивнул Севка.

— Разве ты не помнишь? В прошлом году мы на море отдыхать все вместе ездили. В позапрошлом году в Петербурге были, фонтаны в Петергофе смотрели.

— Я помню. А ты не отвлекайся, ты про лагерь расскажи.

— Про лагерь… — опять вздохнул отец, — у нас лагерь был пионерский. Линейки там всякие, речёвки, горны, барабаны. Времена другие были. Но сказать тебе честно, про первый год ничего хорошего не вспоминается. Я был тихим домашним мальчиком и плохо перенёс разлуку с родителями, не слишком дружелюбное окружение и необходимость подчиняться чужим людям. Ты, видать, пошёл характером в меня.

— Вроде того, — хмыкнул Севка.