Однажды днем, а может быть, и ночью…

Вскоре, когда их торжественно встречали в многолюдном холле отеля, она повторяла, как ей нравится свежий запах сигар, и, подумав, они с Францем решили, что все дело тут в климате. Она не запрещала Францу курить. «Курите, курите, — твердила она, — нет, я сама не курю, но запах дыма мне нравится. Мой отец курил до самой смерти, практически на смертном одре. В Европе сигары без хумидора [62]портятся, а здесь, кажется, вся страна один огромный хумидор». И еще здесь, в холле отеля, впервые прозвучало имя Че Гевары, которое им суждено было не раз услышать в ближайшие дни. А еще они впервые увидели прекрасный портрет Че Гевары. В Риме и других местах паломничества существовало по крайней мере множество святых; здесь, в Гаване, как им вскоре предстояло убедиться, был один-единственный — Че; его атрибутами были Калашников, сигара и красивое лицо, а вместо нимба его украшал берет со звездой. В остальном он напоминал Иисуса с картин девятнадцатого века. Значит, так выглядел Спаситель? Она знать ничего не хотела о Спасителе с Калашниковым в руках и с лозунгом «Социализм или смерть!».

Вероятно, писатели, подогреваемые ромом, купленным в магазине беспошлинной торговли, и перспективой приятно провести ближайшие дни, только что рассказали первый за сегодня грязный анекдот. И потому хохотали, не краснея. Услышав непристойный анекдот, они каждый раз хохотали, и все. Мир больше не давал им повода краснеть. Только повод поржать. Напротив, когда Франц видел, как Рамона раздевается у него на глазах, он все еще краснел. В том числе и из благодарности за то, что все еще не утратил способности краснеть, ведь если он не утратил способности краснеть, значит, по-прежнему ее любит.

А толстяки из австрийского захолустья, никогда не видевшие моря, еще по пути в центр города выдумывали необычные эротические комбинации, например секс на пляже, секс под водой, и на всякий случай потренировались в ванне, еще в Австрии, за несколько недель до отъезда. А разглядывая восторженные транспаранты «Социализм или смерть!», и тот и другой думали только о том, что однажды днем, а может быть, и ночью, может быть, даже завтра их мечта осуществится, и на площади Революции они подцепят девицу, которая согласится пойти с ними на море за пару пусть подержанных, но все-таки фирменных пляжных шлепанцев, припасенных у них в багаже специально на этот случай, и еще будет повторять, как она их любит.

Францу снова стало страшно при мысли о совместном завтраке на следующее утро.

И вот они уже ехали по набережной Малекон, знакомой всем троим по фильму Вима Вендерса, и сразу же поняли, что их обманывали: она оказалась всего-навсего самым длинным бетонным бульваром в мире. Но море было близкое и живое.

В надежде, что случится что-нибудь интересное, они, доехав до бульвара Хосе Марти, свернули от моря к центру города и вскоре уже наслаждались включенной в счет выпивкой в красивом холле отеля «Севилья».

Все-таки Франц сумел доставить их в гостиницу.

Рамона уже спала, высунув ногу из-под простыни.

5

На следующее утро Роза познакомилась со своей горничной. «Вы наверняка знаете кого-нибудь, кому это может пригодиться», — произнесла Земмеринг любезно, передавая уборщице маечку, в которой прилетела в Гавану. Красивая формулировка, утонченная, несколько старомодная: Роза, конечно, знала, кому достанется эта маечка. Горничной и потом что-то будет перепадать. Роза взяла с собой старые вещи, по одной на каждый день. В Вену она вернется с остатками своего гардероба фирмы «Макс Мара», а все бесчисленные одноразовые упаковки шампуня, витамины, болеутоляющие до отъезда раздарит. В отличие от Франца, наслышанного об этом от Рамоны, Роза еще не знала, что все уборщицы, работающие в отелях и получающие зарплату в валюте, — миллионерши и что туристам, вместо того чтобы от умиления совать по десять долларов музыкантам, стоило бы давать по доллару каждому встречному нищему. На них нищий может прожить по крайней мере день.

Она радовалась предстоящей встрече с Францем.

Мужчины с самого начала плевали на условности. Весь шведский стол был съеден, официанты уже во второй раз подавали холодные закуски, и это в тридцатиградусную жару в девять утра. Франц все не появлялся, и они решили не дожидаться его, а пойти завтракать. «Пойду-ка я подкреплюсь!» Как трогательно они прошаркали к шведскому столу в «легкой летней одежде» — тренировочных штанах, которым самое место на любом из блошиных рынков столицы блошиных рынков — Берлина.

Роза, наоборот, принарядилась в этот день ради Франца. Трусишка Роза решила одеться так, чтобы никто не принял ее за американку, но убеждала себя, что поступает подобным образом из деликатности, не желая задеть чувства кубинцев, — она ведь вообще старается никого никогда не обижать.