Однажды я… Рассказы про меня

Зоя Федоровна, видимо, считала, что я слишком мал, чтобы все объяснять. А я и не спорил – я действительно был мал и верил, что взрослые не могут причинить вреда. Верил, по крайней мере старался. Она включила телевизор, где ведущий на рябом экране рассказывал о пользе молока.

– Молоко сейчас не из молока…

Она не смотрела на ножницы, я видел, как ее глаза вцепились в экран. Я следил за ее рукой, и мне показалось, что она движется независимо от парикмахерши. Ее рука, как в фильме ужасов, несла в себе зло.

– Чего они машины понаставили? Сегодня снова не выйдешь. Фаритыч, ты мне жизнь не порть.

Рука двигалась быстро, как будто ее завели, и завод еще не скоро кончится. Ведущий попрощался, и запрыгали буквы начинающейся передачи «Учим итальянский».

– Попробуем, а вдруг меня занесет.

Ножницы шаркнули около уха, немного защемив мочку.

– А! – крикнул я.

– Я тут, – сказала она и продолжила лязгать, кажется, с удвоенной силой.

Зажмурился. Не хочу, не хочу, но должен верить, она же семья почти, но не могу, и с закрытыми глазами хотя бы проще это делать.

– Глаза не закрывай.

Но я уже не слышал, ни это «ссыч!», ни «хы-хы», мне было хорошо, я спасся, единственное, что я видел, – губы, повторяющие быстро-быстро: «Волосыкостюмсумка».

– Волосы? Костюм? Сумка?

Я закрыл глаза, а когда открыл, то увидел мамино лицо…

– Лицо белое. Обморок. Я же говорю: не закрывай. Они все так. Сперва закрывают, давление… только у меня в первый раз так…

Мама шуршала пакетами, волосы были сбиты – она не хочет сделать прическу?

– Не позавтракал, – пожала плечами мама. – Какао надо было выпить.

– Я пил.

– Ты же меня знаешь, – не останавливалась Зоя Ф. Но я уже голосил:

– Аривидерчи, Аванти…

Меня никто не слышит? Все, все.

– Надо закончить, – читаю в глазах. Мама не двигается. Скидываю, спрыгиваю, слышу в ответ: «Нервный какой-то» и мамино: «Нормальный», и я на улице. Сенбернара не было. Я встал на его место. Ждал, пока мама переговорит, заплатит и как-то успокоит Зою Федоровну, уверенную в том, что мой побег ее вина, но почему – все же нормально сидят, пока над ними не встряхнут накидкой и не проведут грубым полотенцем по шее.

Мама!

– Ладно, – радостно провозгласила она, плавно проведя ладонью по голове, словно тестировала мою прическу. – Пойдет.

Если мама сказала, что пойдет, то… действительно пойдет. А может быть, поняла, что ее знакомая не прежняя Зоя Ф., почти семья, а совсем не семья и даже больше – мстит за что-то. Через меня. Может быть, они однажды с мамой что-то или кого-то не поделили. Мама забыла, а вот парикмахерша помнит. Хорошо, что я помог ей в этом разобраться. И пусть у меня не все срезано и уложено, зато мы ушли.

Красный глаз. Стоим. Троллейбус замер на повороте, прогнувшись в косую дугу… Реклама «Доширака» уговаривала есть и улыбаться всей семьей.

– Кто ест доширак, тот заработает рак, – проворчал прохожий с синими ушами.

Меня била дрожь.

– Да что с тобой?

– Н-не з-на-ю-ю.

Мне было холодно. Ветер не был таким ледяным, но дрожь другая. Как при гриппе.

– Скажи: «Ножницы».

– Почему ножницы?

– Нормально… вот и порядок… Домой обедать. А вечером нас тетя Лара позвала.

– А костюм?

– Костюм я тебе тоже купила. И сумку.

Конечно, он на мне висел. Сестра жеманничала, по-обезьяньи ходила по коридору. Как же она ждала этого дня: мне покупали обновку, чтобы Жанка могла поообезьяничать.

– Лохнесское чудовище.

– Ничего, подошьем, – успокаивала мама. Не буду же я тебе каждый год новый покупать.

Причина… Для мамы она была веской. Отец работал сдельно. Судил кого-то. Приходил и прятался за газетой. Мама часто искала возможность найти его, чтобы робко спросить: «У тебя не будет..?». Громко кашлял и делал вид, что не слышал просьбы. Хотя мама все равно его подлавливала, когда тот шнуровал ботинки.

Только разве эта дылда поймет? Дылда – это Жанна. Жанна – это и дылда, и градусник, и переворот сознания, и «потомушта», и «ненра». Ей не нравилось, как я здороваюсь, как хожу, что ношу, как говорю. Но если бы только я был объектом… Ими были и мама, и папа, и любой, кто назывался ее другом.

Количество ее «друзей» перевалило за сотню. У нее была традиция – дарить при знакомстве феньку… И она каждый день заготавливала себе коллекцию этих веревочек, чтобы расстаться с ними назавтра. Действительно расстаться, так как новые знакомые тут исчезали после первого спора о неправильных ходьбе, кроссовках и минеральной воде, которую они пьют. Но она продолжала резать, наверное, надеясь найти самого терпеливого. Об этом (резании) знал только я… это была тайна, которую я мог бы, если был более сообразительным к этим годам, продать – даже если недорого взять.

– Где в этом доме ножницы?

Мама хотела подшить костюм. Эта вечная борьба продолжалась уже долго… Сперва сестра резала себе платья для кукол. Потом были анкеты, куда она вкладывала вырезанные из журналов машины, квартиры, яхты. Теперь – «друзья». А ножницы почему-то, как и градусник, – на весь дом одни.