Однажды навсегда

И вот уже внизу, заранее наметив и исполнив очередной блестящий трюк, он взвился, как с трамплина, под белый сводчатый потолок, и вдруг, красиво и свободно пролетая дальше по туннелю-переходу над головами сплошной людской толпы, как бы нечаянно взглянул вперед и обмер: он летел в абсолютный тупик.

Чем там кончилось — неизвестно: бетонная стена неотвратимо-ужасающе росла и надвигалась — он сжался в комок и зажмурился — и… услышав из гостиной последний звонок умолкнувшего телефона, тихо рассмеялся: ведь он, казалось, и сквозь сон постоянно помнил о своем безмерном, несказанном, наяву свершившемся всего-то несколько часов тому назад, и никакие страхи подсознания не смогли бы заставить его забыть о новой удивительной реальности.

Спеша окончательно пробудиться, он энергично, еще с закрытыми глазами, потянулся всем телом, вздохнул и, немного волнуясь, вроде бы ненароком уронив голову вправо, осторожно приоткрыл глаза.

Травка еще спала — лицом наполовину в подушке, по-детски выпятив бантиком алые, сочные, зацелованные губы-барбариски, испитые за ночь, казалось, до капли, и вновь живые и наполненные, будоражащие жажду.

Даже не верилось. Отныне все-все у него будет связано именно с этой прекрасной, словно из тайной мальчишеской грезы, девчонкой. Но… неожиданная новизна и свежесть красок в ее лице сейчас, при свете дня, чуть розоватом от солнца и алых штор на окнах, дивный покой, чистота и совершенство каждой черточки опять внушали ему безотчетную мальчишескую робость. Достоин ли? Вот в чем вопрос!..

Снова звонки телефона в гостиной.

Ресничка у Травки чуть дрогнула.

Он поспешно отвернулся, боясь разбудить ее еще и своим взглядом и досадуя, что не отключил телефон перед сном, забыл.

А на будильнике уже почти двенадцать, училище проспал, естественно, и звонки наверняка не случайно так настойчиво надпиливали пустое пространство за стеной, — что делать?..

Осторожно откинув одеяло, он потихоньку приподнялся, развернулся, сел на край постели и наспех, стараясь не шуршать джинсой, оделся: все-таки еще стеснялся, как ни странно, хотя торс оставил обнаженным.

Но только он крадучись шагнул к двери, как позади послышался хитрый-хитрый смешок.

— Та-ак… — Он обернулся, распрямляясь, и укоризненно всмотрелся в ее закрытые бесстыжие глаза. — Это ты во сне еще?..

Не открывая глаз, не разжимая губ, она утвердительно кивнула и хмыкнула, еле-еле сдерживая смех.

— Счастливая, — ехидно сказал он. — Ты-то вот спишь, тебе, я вижу, весело, а я во сне летал и чуть не разбился, между прочим.

Опять захмыкала, глупышка, проговорила быстро:

— Растешь!.. — И опять сомкнула губы. — Хм!..

— Да что ж ты так смеешься? — Он и сам уже еле сдерживался. — Тебе, наверно, снится что-нибудь?

— Хм!.. — задыхаясь от смеха. — Ты!..

— Я — это не что-нибудь, а кто-нибудь.

— Не кто-нибудь, а ты!.. Хм-хм!..

— Ну-у, это ты мне льстишь, конечно.

— Мгм! — утвердительно кивнула. — Льстю! Ой, льщу!

Тут же оба рассмеялись, и он бросился на нее, тиская сквозь одеяло:

— Хорошо знаешь русского языка! Ах ты, коварная льстица! А я-то думал…

— А вот не надо! — сквозь смех пропищала назидательно.

— Чего не надо?

— Не надо слишком обольщаться, вот что!

— А я и не слишком. Так, слегка, для настроения.

— Ну то-то, — сказала она, успокаиваясь и вздыхая, но так ни разу и не раскрыла глаз, еще, наверное стесняясь, спросонок.

— Ну, ладно, — сказал он, тоже насмеявшись вдоволь. — Спи, не просыпайся пока. Я сейчас вернусь — поспим еще немного, у меня тоже глаза закрываются. Мгм?

— Мгм!.. — Она еще разок порывисто вздохнула как бы с сожалением оттого, что он уходит, и послушно затихла, прелесть такая, а он, тоже с сожалением покидая ее, пошел отключать опять было примолкнувший телефон.

Но вблизи раздался новый, ужасно громкий звонок, и, быстро схватив трубку, он оглянулся через плечо на дверь: хорошо, что притворил на всякий случай. Он вдруг подумал, что это звонит Инна.

Однако в трубке послышался характерный, с гласными врастяжку, говор Сержа Мотылева, старосты курса:

— Салют! А разве ты еще не умер?

— Да нет вроде, жив пока. Это ты, что ль, Мотылек? Здоров!

— Да я-то здорово, а ты-то как? Зеваешь, слышу?

— Извини, еще не проснулся.

— А врача-то хоть вызвал?

— А зачем? — Несмотря на хронический недосып, он все уже сообразил и решил для себя молниеносно, и уже наслаждался, бравировал своей еще свежей, только что из печки, независимостью. — Я тоже здоров. И при этом, знаешь, совсем неплохо себя чувствую.

— А зря, — сказал Мотылев. — По твоей милости сорвана репетиция, Боб рвет и мечет, ты же его знаешь: «Е-эсли бо-олен, на-а-до пре-эду-пре-эжда-ать!» Так что делай выводы, пока не пришлось делать вводы.

— Нет, Моть, ты извини, конечно, но как раз сегодня я сделал вывод, что врать нехорошо.

— Похвально. И даже стипухи тебе не жалко?

— Жалко, но что делать, так сложилось, не от меня зависит.

— А от кого?

— Судьба такая.

— А если вылетишь из наших старых добрых стен? У Боба именно такое настроение.

— Ну что ж, отлично. А то я сам никак не мог решиться. Я имею в виду — уйти.