Однажды осмелиться…

— «Гинеа пиг»! — провозгласил Иосиф и поднял торчком указательный палец, в знак важности излагаемой информации. — Вот как называли свинтусов англичане. А значит это — «свинка за гинею», гинея — это староанглийская золотая (прошу заметить!) монета, за нее моряки продавали свинтусов мирному населению.

— А я подумала…

— Что речь о Гвинее африканской?

Оленька кивнула. Алена возилась со зверьком, и, похоже, ей до разговора дела не было.

— Нет. Свинтус по происхождению южноамериканец. Кстати, испанские колонисты именовали свинов кроликами, да еще и индийскими. А почему?

— Америку тогда называли Индией?

— Точно. Знаешь.

Оленьке понравилось, что Иосиф сразу стал на «ты». Как Нико.

— А вот ты в курсе, что туземцы их ели?

— Свинтуса — есть? — вступилась Алена. — Варвары.

Она взяла зверька за передние лапки — маленькие черные пальчики врастопырку, поставила, как человечка. Свинтус неуверенно хрюкнул.

— Он пока еще не в своей тарелке. У него стресс. — Алена прижала к щеке пушистое тельце. Наверняка она спрашивала про себя, чего это Оленька заявилась, и не находила другого ответа как — любопытство.

— У меня тоже стресс, — ввернула Оленька.

34

До сих пор она понятия не имела, что это такое: кайтинг. Иосиф заявил, что статья о сноубордах — ничто по сравнению с захватывающей повестью о соревнованиях по кайтингу: это когда на сумасшедшей скорости несешься под крылом-парусом по снежной пустыне, — «да что рассказывать, у дочери друг хороший гоняет, Леня, школьная любовь, — недавно приезжал в Нижний, заходил, телефон оставил. В Москве живет, хочешь, позвоним?»

Школьной любви Иосифовой дочери в городе не оказалось — умотал тренироваться куда-то далеко, но приятель его, Глеб, с которым они держали фирмочку по продаже кайтов, остался в Москве, и его можно было порасспросить, даже фотографии он мог предоставить качественные. Рассказать о кайтах, о соревнованиях, о проекте «Имандра», об ощущениях, когда летишь, глядишь на лыжи, не отрываясь, а потом, подняв глаза, обнаруживаешь себя совсем в другом мире: гора раскололась надвое, лесок перешел в пустошь, облаков не узнать: за тридевять земель унесло, и песня строп, и радость, и свобода, и ветер сушит лицо — пить хочется, но гонишь вперед, ты должен первым прийти, ну ладно, вторым, но прийти, протащить тело стокилометровой трассой, победить себя. Чем не тема для мужского журнала?

Дозвонились Лениному приятелю Глебу, он обещал помочь, «рассказать, что сможет». Договорились на завтрашнее утро. Нико она скажет, чтобы подождал немножко, и будет ему подарочек непрошеный.

Опять — синяя шубка, Вовка топчется в коридоре, удивлен:

— Тебе не будет холодно? Один раз сходила, и хватит. Надень дубленку.

— Она тяжелая.

— До сих пор ты ее носила.

— Вов, я хожу в чем хочу, о’кей?

Какое-то смутное чувство, будто вины или — нет, такое легкое раздражение, когда замешиваешь тесто и оно к пальцам липнет, хочется поскорее от него избавиться, неприятно. Да, вина вместе с досадой. Кто просит заботиться о том, что она наденет, когда не для себя она надевает, дурак ты, Вовка. Не заботься, не буди чувство вины, сам потом виноватым выйдешь.

— Опять поздно вернешься?

— Вов, я понимаю, праздники, ты маешься один. Ребенком займись.

— А им кто-то еще занимается?

Вот так-то лучше. Обидеться, выскочить за дверь. И пусть себе кричит, пока по лестнице вниз бежишь: «Заехать за тобой?» — нет, не заехать, нечего было огрызаться, сиди дома и жди теперь, обида — прекрасная отговорка.

Нико. Окажется потом, что — банальный соблазнитель, а она — всего лишь легкая добыча. Слишком хорош, чтобы еще и настоящим быть. Но терять-то ей нечего.

35

— Почему опять я?

Егор стоял у порога, когда Оленька потянула ручку двери, за секунду до этого испугавшись, что опять запросто не войдешь. Но дверь подалась сразу. Егор кивнул Оленьке и продолжал:

— Вчера — я, и еще раньше тоже…

— Давай-давай, закаляйся, — раздался из недр голос Шлыкова, и Оленька невольно улыбнулась, от этого голоса становилось весело, как же удивительно — он здесь, и она, у них общее дело, и сидеть им тут допоздна, и завтра тоже, и послезавтра. А если бы он нашел другого корректора?

— Егор, а из-за чего препирательство?

Егор посмотрел почему-то не на нее, а на Свету, хмыкнул: «Шлыкова спроси» — и вышел.

Она скинула шубку, села на край стола, напротив Светы-дизайнера. Почти все уже подошли: из дальнего угла ей махнула рукой Вера, вот Егор уже был, Света, Нико. Оленьке хотелось потянуть время, совсем немного, прежде чем заглянуть к Нико в кабинет и обронить какую-нибудь шуточку из репертуара Бориса Васильича. Хохмач и душка Борис Васильич, верставший «Дом и офис» в одной с ней комнате, без конца выдумывал всякие штуки типа «мух творчества» (про творческие муки составителей опусов об оргтехнике) и про психиатра, который был тронут… Затейник Борис Васильич, единственное ее окошко в радость на той работе, вот уж кого ей будет не хватать.