Однажды преступив закон…

Затаив дыхание, Таня стала подкрадываться к снайперу. Пожар на корабле пошел на убыль – видимо, команда взялась за дело всерьез. Различить треугольную верхушку капюшона становилось все труднее, не говоря уже о том, чтобы разглядеть что-нибудь на воде, но Таня заметила, как снайпер вдруг замер, перестав водить стволом винтовки из стороны в сторону. Он явно что-то увидел, хотя Таня, сколько ни вглядывалась, не могла разглядеть ничего, кроме освещенной затухающим огнем черной туши теплохода. “Ночной прицел, – сообразила она. – Инфракрасный или что-то в этом роде. Значит, как бы Инкассатор ни крался, он будет у этого Рустама как на ладони. Один выстрел – и все!"

Она начала нервничать, потому что свет мерк, а она никак не могла подойти достаточно близко, чтобы с уверенностью всадить в снайпера пулю двадцать второго калибра. Двадцать второй калибр – смехотворное оружие, предназначенное скорее для отпугивания уличных хулиганов, чем для ночных перестрелок с чеченскими снайперами, и сейчас Таня поняла это с предельной ясностью.

Она услышала негромкий плеск воды у самого берега, и ей даже показалось, что она различает медленно ступившую на песок темную фигуру. Потом она услышала щелчок затвора.

– Юра, у него ночной прицел! – закричала она изо всех сил и принялась раз за разом палить из “браунинга” туда, где в последний раз видела островерхий брезентовый капюшон.

Она успела выпустить в темноту все пять пуль, прежде чем ответный выстрел пробил ей грудь немного правее левого соска. Одна из этих пяти пуль попала Рустаму в предплечье, и вполне возможно, что именно она дала Инкассатору шанс сделать свой единственный в этой дуэли выстрел. Во всяком случае, Юрий решил, что именно так оно и было.

Убедившись, что чеченец мертв, Юрий отправился на поиски и очень быстро обнаружил Таню по белевшему в темноте плащу. Она не откликалась на его голос и, казалось, не дышала. Он попытался нащупать пульс, и его пальцы погрузились в липкую, уже начавшую остывать влагу. Он даже не вспомнил о вирусе, когда, низко наклонившись над Таней, двумя поцелуями закрыл ей глаза. После этого он встал и, не оглядываясь, пошел к своей машине.

Его ждала масса дел.

* * *

Желтая таксопарковская “Волга” скромно приткнулась к бровке тротуара в стороне от центра событий. С забрызганными бортами и номерными знаками, она производила впечатление усталой, запыхавшейся рабочей клячи. Грязь залепила даже лобовое стекло, но нерадивого таксиста, по всей видимости, устраивала полукруглая амбразура, протертая в серой грязевой пленке неутомимыми “дворниками”. Зеленый огонек в углу ветрового стекла был потушен: видимо, таксист доставил сюда клиента и теперь поджидал его, чтобы отвезти обратно. Учитывая характер расположенного за чугунной оградой места, клиенту можно было позавидовать: большинство пассажиров прибывало сюда не по своей воле, оставаясь здесь навсегда.

Одного из таких пассажиров как раз подвезли к высокой каменной арке и теперь ногами вперед выгружали из кузова длинного черного катафалка всемирно известной фирмы “Кадиллак”. “Пассажир”, судя по всему, был не из простых смертных: за катафалком следовала длиннющая вереница автомобилей и автобусов, битком набитых скорбящими мужчинами и женщинами в траурных платьях от Кардена и косынках от Версаче. Мужчин было больше, и многие из них носили прически того распространенного фасона, который водитель забрызганного грязью такси про себя называл “попробуй ухватиться”. Огромный гроб, черный с золотом, блестящий, как только что сошедший с конвейера “Мерседес”, вынули из набитого живыми цветами катафалка, с заметным усилием подняли на плечи и понесли вперед под рыдающие звуки духового оркестра. Провожающие потянулись следом, на ходу выстраиваясь в, колонну. Цветов, венков и лент было столько, что создавалось впечатление, будто здесь хоронят команду затонувшего крейсера или геройски погибшую при исполнении воинского долга роту спецназа.

– Ни хрена себе, – сказал сидевший за рулем такси Бармалей и со скрипом потер заскорузлой ладонью поросшую густой щетиной щеку. – Не похороны, а Первомайская демонстрация.

– Мистер Твистер, – задумчиво сказал Юрий, глядя вслед исчезавшему под аркой гробу с телом Понтиака, – бывший министр, мистер Твистер – миллионер, владелец заводов, газет, пароходов, входит в гостиницу “Англетер”…

– Чего это? – не понял Бармалей. – Стихи, что ли?

– Вроде того, – ответил Юрий.

– Сроду стихов не читал, – неодобрительно заметил Бармалей.

– Кому что нравится, – сказал Юрий. – Эти стихи, к примеру, про дорогого покойника. До министра он, конечно, не дотянул, но, если разобраться, это министры наши до него не дотянули. А все остальное – чистая правда.

Бармалей хрюкнул, что, по всей видимости, должно было означать смех.

– Это уж точно, – сказал он. – Особенно про общежитие.., то есть про гостиницу. Вон их тут сколько рядами лежит. Эх, жизнь! – неожиданно заключил он. – Все там будем! – Он немного помолчал, закурил вонючую сигарету без фильтра и заговорил снова: