Однажды в Африке…

Ничего этого он Комлеву не сказал. Высокое дерево навлекает на себя ярость ветра, говорят в этих краях. Форбс зазнайством не отличался, но понимал, что стал частью здешней истории, тем более что в Бонгу ее документированная часть насчитывала от силы сотню лет. А до этого история жила в сказаниях, преданиях, мифах и легендах многочисленных племен, населявших эту страну.

— «Лоала» хоть и заметно поскрипывает, но ходит еще исправно. На смену ей еще пока ничего не построено. Есть на реке несколько небольших теплоходов, частных и государственных. Скорость у них, конечно, выше, но зато «Лоала» берет на борт кроме двух сотен пассажиров еще и пару десятков автомашин, из которых половина — грузовики с полным кузовом.

Два окна каюты Форбса выходили на бак, и капитан не без гордости сделал жест в сторону носовой части парохода, где наличие мачты со стрелой над самой крышкой трюма указывало еще и на грузовые возможности речного ветерана.

Комлев ничего не сказал о планах своего Интертранса, о которых он и сам толком не знал. Она, эта почти виртуальная организация, не была конкурентом пароходу Форбса, в чем он его и поспешил заверить. Компания намеревалась строить и эксплуатировать суда для плавания по всем судоходным притокам Мфолонго.

Окна каюты были открыты. День был жаркий, но от воды тянуло сырой прохладой, пахло мокрым илом и где-то гниющей на берегу рыбой.

Бенджамин Форбс (или, как его называли туземцы, Форбиси) по праву считался частью истории Бонгу. Он оказался здесь, когда страна называлась еще Британской Бонгамбией, а до этого четыре года служил в королевском военном флоте на Средиземном море. Он был участником знаменитого прорыва конвоя с боеприпасами и продовольствием для осажденной немцами Мальты, и превосходящие силы итальянского флота не сумели его остановить. К концу войны он попал в Южную Африку на военно-морскую базу в Саймонстаун, а после демобилизации приехал в Лилонгве. Он по-хозяйски оглядел широкую Мфолонго, вытекающую, прорываясь через пороги, из полноводного озера. Затем она сама впадала в еще более обширное озеро Китве, а из него вытекала уже под другим названием и являлась пограничной с другим колониальным владением рекой. Форбс осмотрелся, ему удалось получить щедрую ссуду в банке как участнику войны, и он тут же купил и тогда уже не новый пароход, стоявший на приколе, так как у его владельцев не было денег на небольшой ремонт. Лейтенант запаса Форбс рискнул всеми своими средствами, ремонт на местном заводе произвел и сделал пробный рейс с пассажирами и грузом. Затея себя оправдала. Замечено, что англичанам свойственна склонность к нестандартному поведению, поэтому некоторая эксцентричность даже считается чуть ли не чертой характера. Молодой Форбс оправдал ожидания тех, кто разделял подобные взгляды, женившись вскоре на дочери вождя местного и довольно заметного в те времена племени, и ее имя Лоала вскоре и стало названием парохода. Впрочем, ее отец не был каким-нибудь экзотичного вида дикарем в леопардовой шкуре через плечо и с длинными перьями в волосах. Он в свое время окончил миссионерскую школу и разъезжал в сравнительно новом «моррисе». У него был неплохой дом, роща масличных пальм да еще и кокосовых, а на ферме — стадо из сотни коров-зебу. А сама Лоала, по словам тех, кто ее помнил в молодости, могла считаться красивой даже по европейским понятиям и работала учительницей в школе при миссии. Говорили, что Форбс прошел церемонию «усыновления» племенем тестя и даже получил дополнительное имя Умензи. К сожалению, это племя потеряло свое былое значение, и ко времени независимости его оттерли от власти два наиболее влиятельных и соперничающих племени, одно из которых подарило стране нынешнего президента Питера Бусилизи.

Комлев не без удовольствия отметил, что уже почти привык говорить, хоть и не без ошибок, целыми днями на другом языке. И справлялся он с этой задачей, как ему казалось, все лучше. Но к концу дня он досадливо стал ощущать странную усталость от пользования чужой речью. Это выражалось в том, что нужные слова куда-то улетучивались, образные речевые обороты забывались и заменялись избитыми штампами. Первоначальное довольство собой заменилось чувством языковой неполноценности. Вечером ему уже хотелось просто помолчать и отдохнуть от всех видов общения. В Лилонгве, как он знал, было одно место, где можно было поговорить на родном языке, и адрес его он получил еще от Вьюнова. Правда, дал он его с безучастной небрежностью, как бы намекая на то, что делать Комлеву там особенно нечего. Кое в чем он оказался прав.