Однажды в Карабахе

– …В отличие от Джулии моя жизнь сложилась не так удачно. Наши дворовые ребята, движимые патриотическими чувствами, начали записываться добровольцами в батальоны самообороны, действующие на приграничных с агрессором рубежах страны. Я долго терзался противоречивыми чувствами, сами понимаете какими, и уже решился “сделать ноги” к Джулии, когда событие, произошедшее за несколько дней до отъезда, перевернуло всю мою жизнь.

В ноябре 1991г. при защите азербайджанских сел бывшего Шаумяновского25 района погиб мой брат Искандер. Я его очень любил, и он всегда был моей гордостью. Высокий, красивый, спортивный Искандер был любимцем всей нашей дворовой братии. Будучи большим патриотом, он одним из первых записался на фронт и увел за собой остальных. Зная мои чувства к Джулии, брат всячески избегал обсуждать со мной армянскую тему и препятствовал моему участию в военных действиях, мотивируя тем, что, мол, хватит и одного в семье для фронта. Думаю, вы представили, как я в душе был благодарен ему…

– Конечно, дорогой. Трудно воевать с будущими родственниками, – опять не удержался от реплики Бакинец.

– Слушай, ослослов хренов, – Длинный, не торопясь, глотнул из своей рюмки, – я очень терпеливый человек, но, если еще раз пикнешь на эту тему, убью вот этим баклажаном, – вполне серьезно помахал он ему обрубком соленой закуски и откусил от нее.

– Молчу, молчу, – “испугался” Бакинец…

– Родители очень тяжело переносили это горе. Мама слегла и чуточку помешалась. Отец в один миг поседел, когда получил это известие. Они с Искандером были очень близки, почти как друзья. Вместе занимались спортом, боролись, делали пробежки по утрам… Интересно было слушать, как они дискутируют о политике, литературе, об истории Азербайджана и Востока. Я с открытым ртом, даже немножко с завистью, слушал их, уплетая пирожки, которыми в эти тихие вечера любила нас баловать мама.

Все изменилось, как по взмаху волшебной палочки злобной крысиной царицы. Помните, Щелкунчик?.. Потеряв родных людей, я имею в виду также отъезд Джулии, я сам озлобился и отчаялся. Мы с отцом до сорокового дня поминок почти не общались. Казалось, он в упор не видит меня. Все были осведомлены о моем желании податься в Москву, к Джулии. Раньше это воспринималось терпимо, благо, мы были воспитаны в духе толерантности и интернационализма, как и тысячи других бакинских семей. Даже столь кровавый армяно-азербайджанский конфликт у бакинцев не изменил прерогативу человеческих отношений над межнациональными. Но сейчас…

Отец заговорил на поминках. Когда после очередной молитвы многочисленные родственники и соседи начали успокаивать его, попутно восхваляя личность и поступки погибшего, он вдруг, грубо перебив муллу, глухим, дрожащим от жуткой тоски голосом, сказал:

– Не надо меня жалеть! И пустые слова ни к чему! Да, беда постучала и в нашу дверь. Но мой сын погиб за Родину! Так погибают самые лучшие, угодные Аллаху люди. А вы все знали, каким он был… Когда многие родители, в том числе и из присутствующих, прятали своих сыновей по соседям, мой сын, получив отцовское благословение, пошел исполнять долг. И если он погиб… значит такова Его воля…

Сегодня я не могу мстить. Я стар и стал немощным, горе сломило меня. Я должен заботиться о матери моих детей, которая тронулась умом и общается с покойником, как с живым. Готовит ему завтраки, утюжит одежду, перебирает соседских девочек, высматривая себе невестку… – тут он впервые за сорок дней смахнул предательскую слезу. – Но у меня есть еще сын!.. И теперь, в день, когда дух Искандера возносится на небеса, перед Аллахом и перед вами объявляю: я отрекусь от него, если он не отомстит за брата! Не отправит в ад хотя бы десять дашнакских выродков. Слышишь, Рафаэль, десять, не меньше! – прогремел его голос. – Или прокляну тебя! А после… После поступай, как знаешь…

Люди молча сидели, думая каждый о своем, больше, наверное, о постигшем нас сатанинском времени. Только самые близкие поняли: отец назначает мне цену за Джулию…

Длинный закашлялся. Воспользовавшись передышкой, и мы перевели дух.

– Шекспир отдыхает… – это заворчал Арзуман. – У меня волосы дыбом встали. Клянусь, ему надо было родиться на Кавказе.

– Кому? – Режиссер не врубился. Все внимание его было сосредоточено на непочатой бутылке, которую наш бывший войсковой разведчик только что вытащил из ящика.

– Сказал же, Шекспиру. Тут столько сюжетов! И головы откупоривают… – он откупорил бутылку. – И уши режут…

– Хуже индейцы, – согласился Режиссер. – Те живьем скальпы снимали.

– Мне все-таки неясно, – вдруг спросила Гюлечка, – ваш отец только что потерял сына. Как мог он отправить на эту бойню и второго, прекрасно осознавая, что и тот может разделить судьбу брата?

– И мне непонятно, – поддержала ее и Аталай. – Прям цифру озвучил – 10. Жуть!..

Длинный тяжело вздохнул: