Однажды в Лопушках (СИ)

А я… мне… надо только добраться до алтаря. Недалеко ведь, дюжина шагов, если не меньше…

Раз и два.

Старик оборачивается. Его лицо искажает гримаса гнева, напрочь стирая все-то человеческое, что было в этом лице.

Три.

Тьма, потрепанная льдом, встречает вал огня. И факелы слепнут, потому что в пещере становится светло, как днем.

Четыре.

Старик вытягивает руку. Кожа с лица его оползает, плавится жаром, а одежда вспыхивает. Защитные чары не способны устоять перед бурей.

Пять и шесть. Он не чувствует боли. Или превозмогает её? Не знаю… главное, что с плавящихся пальцев его стекает волна силы. И эта волна разрезает что свет, что лед, сплетшиеся в каком-то противоестественном союзе.

Семь.

Он идет ко мне.

Он тянет эти руки. И губы шевелятся. Я даже знаю, что он говорит:

— Дай…

Я держу камень обеими руками.

— Он не твой.

Меня не слышат. Или не понимают. Второе вернее. Но алтарь уже близко. И кровь на нем горит, такая яркая. Кровь не бывает настолько яркой. И мне даже кажется, что меня обманули.

Восемь.

Николай встает за моей спиной, преграждая путь старику. Только… тот сильнее. Много сильнее. И мне бы поспешить, но ноги, что ватные… я иду сквозь воду.

Сквозь силу, которая воде подобна.

Я…

Калина тянет руки навстречу. И в глазах её я вижу слезы. Что за… она никогда-то не плакала. А теперь вот-вот разрыдается. Это неправильно.

Девять.

Осыпается стена. Совершенно беззвучно. Или я просто утратила способность слышать? Возможно. Главное, что я вижу, как стена осыпается, а в пролом выходит… существо.

Еще одно.

Десять.

Оно движется легко, будто танцуя, и вот взлетает секира, катится по полу чья-то голова. Чья? Того существа, которое служило старику.

Не одно.

Воин танцует. И я любуюсь этим танцем. Красиво… и снова не понятно. Идти. Еще пара шагов. Алтарь совсем рядом. Он чистый. Всегда чистый, сколько бы крови не пролилось.

А чужая тьма догоняет.

Она бросается, грозя накрыть темным валом, окутать, опутать, выпить досуха. И мне страшно. Настолько страшно, что я спотыкаюсь. И падаю.

И упала бы, но…

— Васятка?!

Откуда он взялся.

— Вставай, Марусь. Тут битва, а ты валяешься… — сказал Васятка пресерьезно и поднял руки, а потом хлопнул. От хлопка этого задрожали стены, и мне подумалось, что если нас всех тут вдруг засыплет, то это будет вполне даже логично.

Но я встала.

И… я некромант? Если так, то… надо позволить тьме меня защитить. Она слабее, но нам только и нужно, что время… алтарь чуть дальше, чем мне представлялось. Но я иду.

Мы идем.

И под ногами кружится пепел мертвых душ. Поднимайтесь! Волей моей… я не претендую на власть, но я не дойду. Просто-напросто не дойду.

Далеко ведь.

Еще шага три. А за спиной… мне страшно оборачиваться.

— Ну же, Марусь… — Васятка держит, не позволяя мне упасть. А треклятый артефакт пьет силы. И… и пускай. — Ты же сможешь! Мамка огорчится, если не сможешь…

И не только она.

И… я опять споткнулась. Упала. И падая уперлась ладонями в алтарь. Звякнул камень, вырвавшись из руки. А я растянула губы и сказала:

— Тебе, Мора…

С губы сорвалась красная капля и, коснувшись камня, ушла в него. А я… я все-таки потеряла сознание.

Николай понял, что умрет.

Понимание было ясным. А перспектива чудесного спасения весьма отдаленной. Но… это еще не значит, что он сдастся так легко.

Николай сделал вдох, отрешаясь от творящегося вокруг хаоса. Все-таки следовало признать, что некромантия куда более спокойный дар и такого разрушения, как стихии, не причиняет.

Сила откликнулась.

Потекла, формируясь в темный щит, которым Николай прикрыл Марусю. Что бы она ни задумала… не важно, главное, удержать.

Щит и держал.

Ледяной ветер.

И жар.

И тьму, изрядно истерзанную стихиями, но живую, а, главное, покорную воле твари, которая давно перестала быть человеком. Как этого никто не увидел? Или… видели? Но сочли перемены не столь уж серьезными, а самого Потемкина — полезным? Дед будет доволен. Никогда-то он Потемкиных не любил, а тут такое…

…если узнает.

— Ты… — щит содрогнулся и почти разлетелся на части. — Что ты…

Старик оскалился. Он выглядел по-настоящему жутко. Это в иных романах личей представляют глубоко интеллигентными, непонятыми костным обществом созданиями. А ныне Николай видел перед собой весьма древнюю хитрую тварь.

И сильную.

Тварь клацнула зубами, которые вытянулись и пожелтели. Глаза её запали глубоко в глазницы. Нос облез, оставив на лице темный провал. На щеке появилась язва.

— Вы… поплатитесь.

Когтистые руки зацепили разлитую силу, сплетая из неё по-настоящему смертельное заклятье. Николай ударил, стараясь не ослабить щита.

Его сила разлетелась на капли, чтобы стать частью другой.

— Что, некромант, такому не учат? — лич осклабился еще больше. И захихикал, мерзенько так. — А такому?

Шею захлестнула темная петля.

И сдавила, лишая способности дышать.

— Эй ты… смотри, что я с ним сделаю…

Голос лича потонул в вое ветра. И хорошо. Маруся не услышала. Она шла. Упорно. Медленно. С трудом переставляя ноги, но шла. И Николай надеялся, что дойдет, потому как чудес не случается, но люди без них на многое способны.

Например, удержаться.