Однажды в Лопушках

— Говорил… очень он меня разочаровал. Столько сил вложено. Я ведь его учил. Сам учил. Всему, что знал. А он… дар был, но ума не было. Ни ума, ни характера. Ничтожество полное, — чудовище сплюнуло. И ведь оно злится! До сих пор злится на того человека, о котором я только и знаю, что маме с ним категорически не повезло. — Я ему жену отыскал подходящую. Тоже с даром… если бы ты знала, до чего сложно найти крепкую девицу да без претензий. И что? Этот поганец и здесь напортачить сумел… связался… только одного ребеночка и родила, хотя да, одаренного… пусть не особо, но лучше, чем ничего. Порой важно кровь сберечь. Вот и сберегли.

Он подходил.

Медленно шел, вразвалку, и вдруг подумалось, что мы можем убежать. Просто развернуться… чудовище ведь старое! Не догонит!

— Не спеши, детонька, — оно осклабилось, и блеснули белые ровные зубы. — У нас много есть общего… твоя вот ведьма. Кем ты её полагаешь?

— Тетей.

— Тетя… между вами нет общей крови.

— Знаю. Это не имеет значения.

— Глупость какая, — отмахнулось чудовище. Впрочем, чудовищам всегда было сложно понять людей. — Только кровь и имеет значение.

— То-то вы свою кровь бросили, — не удержался Николай. Или… он желает еще больше разозлить чудовище?

Потянуть время?

Что-то подсказывало, что не выйдет. Что оно, стоящее напротив нас, прекрасно знает и о гвардии Бестужевых, и… о многом ином.

— Что ты понимаешь, мальчишка…

— Так каким он был, — я перебила чудовище. — Мой отец? И почему вы маму убили? Что она вам сделала?

— Ничего, детонька… и это не мы. Думаешь, я бы позволил вот так глупо убить ту, что могла бы… нет, все получилось нелепо. Череда случайностей… против случайностей что мы можем?

Выходит, и чудовища бывают бессильны.

— Он дал мне сына, наследника… решил, что на том все, долг выполнен, и совсем отошел от дел. Я тоже решил себя не мучить. Понадеялся, что уж с Сашкой-то выйдет нормально. Купил должность, чтоб уж совсем не позориться. Кто знал, что он встретит студенточку? Да не просто студенточку… эта история началась много раньше. Верно, судьба их свела, давая мне шанс. А из-за этого дурака я его упустил!

Оно произнесло это низким рокочущим голосом, от которого моя тьма задрожала.

И я задрожала.

И сам мир сделался будто бы бесцветнее. Но заставив сделать вдох, я попросила:

— Расскажите…

— Расскажу, девонька. Но… не здесь. Здесь вскоре донельзя людно станет. Да и время подходит. Время, чтоб ты знала, вещь такая… порой и мгновенье способно мир переменить. Так что коли желаешь послушать, то идем.

— А… если нет?

— Оставайся, — сказало чудовище. — Но тогда знай, что шлюшка Бестужевская и щенок её до утра не дотянут… и этот вон. Твой избранничек. Он ведь тоже не усидит? И ладно. У Бестужевых кровь хорошая. Крепкая. Самое оно, чтобы Её порадовать…

Чудовище вскинуло руку.

— Идем, — сказало оно. — Камушек не потеряй, девонька. Хотя… вряд ли у тебя теперь выйдет.

Многое стало ясным. Во всяком случае то, что касалось не тайн мироздания, но его, Николая, странной привязанности к одной весьма конкретной ведьме.

Это не любовь.

Это… больше, чем любовь.

А ведь отец то ли предупреждал, то ли, наоборот, желал успокоить. Мол, не спеши. Тьма сама выберет. Выбрала.

И… Николай разочарован?

Расстроен?

Как бы не так. Он давно уже свыкся, сросся с той своей, другой частью, о которой большинство думает, будто это та же сила, что и у остальных. Может, конечно, она и та же, Николай в конце концов не всеведущ, может, и стихийники тоже вот так.

Может.

А у него тьма. И предопределенность. Ведьма, которая вовсе не ведьма. Теперь ведьмин отворот слетел, слез старой кожей, позволяя силе вернуться. И та, беспокойная, истосковавшаяся, клубится по-за спиной хозяйки. То крылья сложит, то стечет туманом.

Сила переживает.

И Николай тоже переживает, ибо тот, кто смотрит на них, силен. Он тоже из истинных, из тех, кто знает правду: тьма живая.

Разная.

А еще она сама выбирает, кому служить. И та, что обжила старика, давно уж сроднилась с ним. Она жалеть не станет. Она… будет оберегать его.

Справится ли Николай?

Сложно сказать.

Но пока он просто взял ведьму, что перестала быть ведьмой, за руку. И сказал:

— Мы вытащим их.

— А то… я же не злой, — старик услышал, но оборачиваться не стал. Он шел медленно, тяжко, опираясь на кривую, какую-то опаленную палку. Но Николай подозревал, что слабость эта — иллюзия.

Многое иллюзия.

— Мне лишние смерти ни к чему. Договоримся, и все сладится. Ты мне вот игрушечку эту, я тебе твою тетку с племянничком… и даже суженого не трону.

— Так уж и не тронете?

— А на кой оно мне? Бестужев, конечно, еще тот поганец, но за свою кровь… все мы за свою кровь держимся.

Правду сказал. Некроманты вообще стараются не лгать без нужды. Тьма этого не любит.

— Тогда как все-таки получилось, — Николай погладил бледную руку ведьмы.

Не ведьмы.

Уже не ведьмы.

Никогда не ведьмы. Именно поэтому и остановился он тогда, на ступенях. Тьма учуяла слабое эхо той, другой, себя. Пусть спрятанной за ведьмиными заклятьями, спеленутой, запертой.

Но услышала.