Однажды в Лопушках

— Нерационально, — согласилась Оленька, слушая, как бьется собственное её сердце. Зато почти и не болит уже. Это ведь хорошо, что не болит. — Я всегда такой была. Слишком нерациональной. Помнишь, я хотела пойти на филологию?

— Глупости. Никто из Верещагиных не растрачивал себя по пустякам.

— И стихи писала, но ты тоже сказала, что это ерунда…

— Рифмовать строки каждый может.

— Наверное.

— Ольга, сейчас не время для детских обид!

— Именно, пришла пора для взрослых, — Ольга потрогала свое лицо. — Скажи, мама, а ты счастлива? Замужем за папой? Ты ведь выбирала его так… рационально.

— Ольга!

— Но вы теперь так старательно друг друга избегаете. А когда вместе, то и словом не перекидываетесь. И эта тишина, если бы ты знала, как она угнетает… так вот, я подумала, что не хочу вот так. Точнее, не подумала…

— Это точно, — ввернула матушка.

— Но просто поняла. Не хочу. И он меня не хочет.

— Кто?

— Бестужев. Он ведь и не смотрит-то на меня, как на женщину. И Синюхин тоже не смотрит. Как на женщину. Как на перспективную партию, которая могла бы помочь в его работе, да, смотрит. А как на женщину нет… так зачем? Нет, не отвечай, а то я собьюсь и запутаюсь. Я ведь такая… несобранная, верно? И вот, допустим, вы нас вынудите пожениться. У меня никогда-то не спрашивали, чего я хочу, но он… он ведь не простит. Ладно, тебе или своему деду, он мне не простит. И что нас ждет? Крепкий союз людей, где один другого ненавидит?

— Ты все преувеличиваешь, — голос матушки предательски вздрогнул. — Ты милая девочка, которой выпал шанс составить неплохую партию.

— Нет, мама, — Ольга покачала головой. — Я не хочу партию составлять.

— А чего ты хочешь?

— Надо же, ты все-таки спросила… хочу… просто жить. В доме на берегу. Помнишь, у дедушки был такой? Он тебе никогда не нравился, слишком удален от города, от работы. Ты его продала?

— Нет.

— Отдашь?

— Ольга…

— Мам, он ведь, кажется, тоже мне отошел. По завещанию. Так что… давай и вправду не будем выносить сор из избы. Я вернусь. Заберу свое. И уеду. Буду появляться на коронных торжествах, играть в семью, а ты всем соврешь, что я с головой ушла в какие-нибудь изыскания и вот-вот совершу прорыв в науке. Ну или правду скажешь, что меня эта наука задолбала несказанно, а потому я послала её куда подальше. Но правду ты точно не скажешь. Пускай… соврешь, тебе не привыкать…

Связь оборвалась.

В трубке раздались гудки, и Оленька слушала их, так внимательно и жадно, будто надеялась за этими гудками услышать, что она… права?

Мама никогда прежде не позволяла себе настолько терять самообладание, чтобы прервать разговор.

— Я… — она рассеянно погладила кору и отключилась. — Я вернусь. Сегодня же…

Дерево качнуло ветвями.

— Вернусь… сначала в Москву. Потом… потом уеду, и буду жить так, как я хочу…

Дерево заскрипело. И Оленьке подумалось, что пора бы вернуться если не в Москву, то в лагерь. Вещи собрать. И перемолвиться словом с Николаевым, который совсем даже не Николаев, но почему-то упрямится. И теперь Оленька смутно начала догадываться, откуда это упрямство.

Наверное, он просто знает, что Николаеву позволено куда больше, нежели Бестужеву.

Оленька ему скажет.

Объяснит.

И перед ведьмой… она поморщилась. Надо бы извиниться. Объясниться. Но она, наверное, не настолько еще изменилась, чтобы извиняться, а потому просто уедет.

— Да, — сказала она, убирая трубку в карман джинсов. И от комара отмахнулась, который подлетел к самому уху и теперь звенел в это ухо. Раздражает.

Она огляделась.

И нахмурилась.

Нет, тропка лежала под ногами, но лес вокруг вдруг показался иным. Темный. Густой. Огромные дерева поднимались, смыкаясь над Оленькиной головой. И сквозь зеленый щит листвы солнце почти не проникало. А проникнув, терялось в темных мхах. То тут, то там из мохового полога торчали острые копья кустов. Кажется, орешник…

Или граб? Нет, граб — это дерево, Оленька помнила… по ботанике с ней занимались отдельно, но без особого успеха. Боги милосердные, сколько лет она убила, пытаясь кому-то что-то доказать.

— Ну уж нет, — сказала Оленька и переступила через бревно. А потом через другое, поросшее не только мхом, но и какими-то рыжими грибами на тонких ножках. — Хватит с меня всего этого…

Она шла по тропинке, и шла, и… и кажется, должна была прийти, но дерева становились все выше, кусты — гуще, а чаща темнее.

Глава 31 Которая повествует о делах времен далеких

Лучше быть хорошим человеком, который ругается матом, чем тихой воспитанной тварью.

…из рассуждений о любимых родственниках

Беломир Бестужев обошел меня с одной стороны, потом с другой. И вытянув палец, ткнул им в спину.

— Кого-то ты мне напоминаешь, — сказал он с некоторым сомнением. — Но понять не могу, кого именно.

— Потемкиных? — вот некромант не ходил, а сел себе на ящик и сидел, как приличному человеку положено. Разве что глядел на меня неотрывно, и под взглядом этим я чувствовала себя… Марусей из Лопушков.