Однажды в мае

Но вместе с тем этих юнцов увлекала мрачная «романтика смерти», о которой им долбили в школе и в Гитлерюгенде. И потому их страх быстро переходил в бешеную, слепую ярость, когда становится на все наплевать. Они познали легкость убийства, безнаказанность грабежей и насилий и быстро, словно на ускоренных курсах, превратились в уголовных преступников высшей марки. Но теперь пришло время, когда от выстрелов советской артиллерии разлетелись в прах все их честолюбивые мечты. Близился час неизбежной расплаты. Если бы они могли, то взорвали бы весь мир — было ясно, что теперь для них все потеряно. Кое-кто подумывал о бегстве. А другие — о новых и новых убийствах, пока не наступит развязка. И потому они были гораздо опаснее обычных солдат немецкой армии, значительной части которых война к этому времени уже опротивела до последней степени.

Танкисты-эсэсовцы вылезали сейчас из танков через башни и нижние люки и смотрели с высот на город, лежащий за рекой.

Котловина Голешовиц с четырьмя высокими трубами электростанции терялась в предвечерней мгле. Но Тройский мост с тремя баррикадами на нем был виден как на ладони. Видны были и лодки, проплывающие около мостовых опор.

Эсэсовцы ненавидели Прагу, не могли без ненависти думать о том, что «чешские скоты», как обычно они называли чехов, отважились преградить здесь путь к отступлению. В школе этим юным головорезам вбили в голову, что Прага — «старинный немецкий город». Но сейчас они чувствовали, хотя и не были слишком восприимчивы, что не только люди, но и каждый камень ополчился против них и что весь город похож на гигантскую, наводящую страх западню. Это еще больше разжигало злобу эсэсовцев.

— Welcher Unsinn diese Barrikaden![8] — яростно возмущались они.

Баррикады выводили их из себя. Путь к спасению, казалось бы свободный, был неожиданно прегражден.

Оберштурмбанфюрер, коротышка с узким зеленоватым лицом утопленника, вышел на балкон крайней виллы, которую он занял под свой штаб, выгнав ее обитателей прямо на улицу. Балкон второго этажа возвышался над деревьями, и с него было все отлично видно.

Вейдингер приложил к злым, птичьим глазам тяжелый артиллерийский бинокль.

Даже в сумерки на мосту было видно все до последней мелочи. Заметив, что баррикада с ближнего конца моста вся построена из дерева, оберштурмбанфюрер скривил рот в презрительной усмешке, по привычке подергал орден «Рыцарского креста», висевший на тонкой шее, и сказал резким голосом, в котором звучало бешенство, обращаясь к своему адъютанту:

— Дилетанты! Думают спрятаться от нас за деревянным забором! Но я им завтра покажу!

Он поднял кулак в серой кожаной перчатке и с силой стукнул им по перилам балкона. Он был уверен, что удар двух-трех танков опрокинет этот смешной хлам, который навалили на мосту идиоты чехи. Вейдингер хотел сказать еще что-то, но внезапно хлынувший дождь прогнал его с балкона. Оберштурмбанфюрер повернулся и вошел в стеклянные двери комнаты, где сидели штабные офицеры и слушали радио. Зеленый глазок холодно светился в полутьме. По-видимому, говорили пражские повстанцы. Вейдингер услышал последние слова, произнесенные по-русски: «Пришлите танки, пришлите авиацию! Нам нужна ваша помощь!»

Он злобно посмотрел на приемник и остановился около начальника своей разведки.

— Also, wo sind jetzt die Russen?[9] — сердито пролаял он.

Начальник разведки, не вставая, молча пожал плечами. Этот вопрос угнетал всех,

* * *

Миновав воспитательный дом, Пепик направился вверх по крутой улице, так что теперь Буловка осталась от него слева. Казалось, все было в порядке: чешские санитарные машины пока беспрепятственно подвозили раненых из города — фашисты этому не мешали. Только изредка слышались слабые хлопки одиночных выстрелов, словно в садах пугали скворцов. Несомненно, немецкие разведчики, укрываясь в майской зелени, вели там наблюдение за рекой, причалами и мостом. Но Пепику было не до них, перед ним стояла другая задача — он должен был найти танки, прежде всего танки, сосчитать их, осмотреть возможно ближе, основательнее, как можно скорее сообщить о них капитану и непременно раньше, чем они атакуют мост.

Немцев пока здесь не было. Люди перегораживали боковые улицы легкими, наспех сооруженными баррикадами, но положение было здесь гораздо сложнее, чем на той стороне, в Голешовицах. Откуда-то сверху глухо доносилось гудение моторов. В сумерках оно звучало зловеще, напоминая рычание хищников перед ночной охотой. Впрочем, было совершенно ясно, что это гудят немецкие танки. И на всем пути к реке перед ними не было никаких преград.