Однажды в мае

Боженка Коубова находилась в первой шеренге. Слева от нее была ее подружка Милча, молодая женщина из соседнего дома, которая иногда шила на заказ блузки и юбки. Муж Милчи, монтер, ушел еще в субботу к радиостанции и не вернулся. Боженка пыталась встретиться с подругой взглядом, но по дороге не смогла это сделать: стоило чуть шевельнуть головой, как сыпались беспощадные удары эсэсовцев. Только сейчас, у самой баррикады, Боженке удалось переглянуться с Милчей. Нет, никто их не заставит помогать врагу… Милча и Боженка стоят неподвижно. Хорошо, что эсэсовцы на несколько секунд оставили их в покое. Но достаточно и этого: приходят в себя еще три соседки Боженки и Милчи. Мгновенно возникает группа из пяти женщин, упрямо прижавшихся друг к другу.

— Тьфу! Не помогайте им! — кричит Милча.

После этого выкрика столяр Коуба, растерянно теребивший доску, словно очнулся от забытья. Он поднял голову, выпустил из рук доску и стал в сторонке. В следующее мгновение работу бросает добрая половина чехов. Только несколько пожилых женщин в отчаянии продолжают дергать доски. В панике они совсем потеряли голову и не обращают внимания на то, что делается вокруг. Почти невменяемые эсэсовцы только сейчас сообразили, кто главные бунтовщицы. Один из них подскочил к Милче и безжалостно ударил ее автоматом по темени. Милча вскрикнула и упала, обливаясь кровью.

Боженка поняла, что остается только бороться, чем бы это ни кончилось. Обеими руками она вцепилась в эсэсовский автомат и, напрягая все силы, попыталась вырвать оружие из рук врага. Для Боженки это неравный, заведомо проигранный бой. Другой эсэсовец подбегает к Боженке сзади, хватает ее за темные косы, накручивает их на руку и швыряет девушку на землю. Но ее пример заразил остальных. Несколько женщин молча, с упорством отчаяния бросаются на эсэсовцев. Старый столяр Коуба, видя, что его дочь обречена на смерть, подскакивает к брату, охваченный дикой ненавистью. Тот все еще размахивает флагом, охрипшим голосом продолжая кричать: «Не стреляйте! Товарищи, не стреляйте!» Столяр вырывает из рук лавочника белый флаг, размахивается, и длинный шест летит через парапет, увлекая за собой белое полотнище, похожее на крыло подстреленной птицы.

— Стреляйте! Бейте! — кричит старый Коуба, вскочив на бочки, и машет бойцам трамвайной баррикады. — Бейте этих убийц!

Эсэсовец дает по столяру короткую очередь. Но борьба не кончилась гибелью старого Коубы. Чехи забыли о смерти. Несколько человек выскакивают за бочки и бегут к третьей баррикаде. Мужчины и большинство молодых женщин бьются до последней секунды и гибнут один за другим.

Командир эсэсовского танка, поняв, что может перестрелять всех чехов, но никого из них не заставит разобрать баррикаду, крикнул водителю танка:

— Vorw"arts![36]

Надо прорваться через баррикаду, пробив ее танком, решил он.

Танк проехал по телам погибших чехов и ударил в бочки. Чехи проиграли бой. Только троим удалось добежать до трамвайной баррикады. Остальные вместе с лавочником Коубой остались лежать на асфальте.

Для Гошека это была страшная минута. Он увидел, что под чудовищным натиском танка бочки расступаются в разные стороны. Вот танк прорвал центр барьера, машина вертится на одном месте, чтобы расширить проход, пушка тянется, как поднятый слоновый хобот, в сторону трамвайной баррикады. Теперь нельзя колебаться ни секунды.

— Пли! — хрипло командует Гошек пулеметчику.

По развороченным бочкам ударила очередь. Все небо озарилось страшной вспышкой, мечущиеся эсэсовцы и немецкий танк исчезли в огне.

Взрыв оглушил защитников трамвайной баррикады. Когда они подняли голову и взглянули на мост, путь через него был свободен. Но посреди моста на почерневшем от взрыва месте, где была баррикада из бочек, пылал эсэсовский танк.

— Теперь очередь за нами, — тяжело вздохнул пап Бручек и вытер потный лоб.

Его небритое лицо было мокро от слез. Испанец снял шляпу и сухими горящими глазами пристально посмотрел на оставшееся после взрыва черное место посреди моста.

— Через нашу баррикаду они не пройдут! — сказал он с твердой уверенностью.

БЕЗМОЛВНАЯ БАРРИКАДА

В понедельник до сумерек не случилось ничего нового. Дома, загоревшиеся при недолгом утреннем обстреле, удалось отстоять, кроме одного. Сгорела дотла лишь старая лачуга с прогнившей крышей, которая стояла у самого моста. От нее остался только каменный фундамент. Человеческих жертв не было. В доме Марешей треснуло несколько черепиц и полопались оконные стекла. Но люди, даже те, кто не участвовал в обороне моста, стали другими. Лица нахмурились, взгляд стал суровее. Стихла пустая болтовня между соседями, никто не выглядывал с любопытством из дверей. Все были охвачены страшной, неукротимой ненавистью к убийцам.

— Примите и нас в свой отряд, Гошек! Куда-нибудь и нас пошлите! — настаивали даже старики. — Не можем мы сидеть сложа руки!

— Мы все на фронте, — подбодрял их Гошек. — Понадобитесь — и вас позовем. А пока дома караульте, за порядком следите, тушите пожары, если где-нибудь загорится!

— А вдруг они все-таки через мост прорвутся?