Однажды в СССР

Многоэтажки были не республиками, а вертикальными конфедерациями. Из одного окна пахнет жареной картошкой, из другого – стиркой. Из третьего слышно музыку – будто кто-то электрогитарой укрощает ядовитую змею, из четвертого – ругань. И каждый мешает соседу, и хочется разъехаться, но нет такой возможности.

Вызвали лифт, тот прибыл с самого верха, прихватив по пути с пятого этажа запах вкуснейшего супа. Затем лифт повлек друзей на восьмой этаж. Кабина громыхала. Блекло светила лампа, спрятанная от воров и хулиганов за стальной пластиной с круглыми отверстиями.

Лифт наводил тоску, и, видимо, для развлечения пассажиров, на одной стене кабинки была намертво приклеена фотография какой-то девушки. Та была показана со спины, и одежда, мягко говоря, не стесняла ее рельефную фигуру. Картинку пытались содрать – царапали ногтями и монетками, но приклеена вырезка была капитально. Да и времени у пассажиров вечно не хватало.

Под фотографией имелась подпись: «Чувство».

– Интересно, а почему "Чувство"? – спросил Аркадий.

– Наверное, потому что на картине попа. Или в простонародье задница. Вот ей у нас обычно и чувствуют, – ответил Ханин.

За шахтой лифта у мусоропровода целовалась парочка. Впрочем, этаж выглядел довольно прилично, культурно. Аркадий вообще замечал, что чистота в подъезде часто прямо пропорциональна этажу.

Квартира Ханиных выходила окнами на юг и восток, а комната Сани так и вовсе была угловой, что значило: летом в ней устанавливался кромешные пекло, зимой же ветра выхолаживали ее почти до состояния полярной станции. И центральное отопление едва помогало. Оттого в комнате Ханина, как и в большинстве советских квартир, стены для теплоизоляции были завешены коврами.

Аркадий вспомнил свою комнату, ковер над своей кроватью. Вспомнил, как иногда в детстве валялся на кровати, а ковер над ней казался ему картой. И воображаемые корабли он водил между материками из ворса по ворсовым же морям и проливам.

Ханин отдал книгу, и, вернувшись домой, Аркадий с романом улегся на кровать. Ему нравился его дом, нравилось то, что на кухне что-то несомненно вкусное готовит мама. Нравилась кровать и ковер над ней – тот же самый, что и в детстве. Да и, если задуматься, детство ушло не то чтоб далеко. И десять оловянных солдатиков несли свой безмолвный караул на книжной полке – один знаменосец и девять рядовых. Вообще-то изначально рядовых было восемь, но их командир куда-то потерялся. А потом вдруг нашелся еще один рядовой из чьего-то комплекта. Аркадий любил этих солдатиков.

Еще Аркадию нравилось его окно. С кровати через него было видно только небо, в нем – облака, а порой – пролетающую птицу. Ночью же из окна было видно звезды.

Чтение увлекало.

Но едва Галл встретил Максима, в дверь позвонили – пришлось открывать.

На пороге стоял Пашка, был он весел, и, кажется, слегка пьян.

– Ты где пропал?.. – спросил он, переступая порог.

На шум вышла мама Аркадия, и была она явно не рада гостю.

– Книжку читаю…

– Вот так друзей и теряют! Айда гулять! Я с девчатами договорился, – последнюю фразу Пашка произнес шепотом, дабы ее не расслышала Светлана Афанасьевна.

– Ну, я не собирался!

– А девчата собираются! Пошли, кому говорю!

С девчатами встретились на трамвайной остановке около плавбассейна «Нептун», возле автоматов с газводой и киоска «Спортлото». У последнего стояла небольшая очередь. Были случайные игроки, которые пытали удачу на сдачу из булочной. Были отдыхающие, прибывшие из краев денежных, но тоскливых. Каждый день отпуска был для них чудом и праздником. И хотелось урвать у судьбы еще немного счастья и удачи. Но были и те, кто приходили сюда, как на работу. Они оставляли тут солидную часть своей зарплаты, разрабатывая свою систему, дабы однажды разбогатеть.

По проспекту уже тянули троллейбусную контактную сеть, и уже в этом году обещали пустить троллейбусы, но нынче по проспекту из общественного транспорта грохотали только трамвайчики.

На «семерке» доехали до Центрального рынка, поднялись к самому главному из всех перекрёстков города – пересечению проспектов Ленина и Металлургов. Рядом с ним в небо целилась первый ждановский небоскреб – пятнадцатиэтажное здание будущего «Гипромеза». Пустые глазницы окон были закрыты огромными плакатами с изображением вождей.

Город был жарок, и в поисках прохлады прошли к драмтеатру, к фонтану на его задниках. Сквер был полон людьми. Галдели дети, в шахматы играли старики, прогуливались с новорожденными утомленные родители.

– Мы с Аркашей вместе в армии служили. Монголия это, по-вашему, по медицинскому – анус мира, – рассказывал Пашка.

– И как она, Монголия, монгольская кухня?.. – спросила Вика скорей из вежливости.

– Не знаю, мы из части в Монголию не выходили. Ну и кухня обычная, солдатская – все больше крупа и консервы. Сгущенная свинина и тушеное молоко. Так вот скажу, что лучше командира у меня в жизни не было! – все расхваливал приятеля Пашка. – Как я за ним скучал все эти года…

– А почему расстались?.. – спросила Вика.

– Ну, я за длинным рублем погнался, на севере работал. А Аркаша домой вернулся.