Однажды в зоопарке

От одного вида зебры у ребятишек поднималось настроение. Они представляли, будто они не в подмосковном санатории, а в далёкой и загадочной Африке.

Зебра бежала, ребята визжали, сотрудники смеялись.

И только в конюшне дела не клеились. Почему она полосатая, почему не такая, как все?

— Ну, что полосатая, что? — оправдывалась зебра. — Ну, чем вам полосатые не нравятся?

— А тем, — отвечал Потапыч. — Что злые они. Один из ваших, полосатых, однажды… чуть меня не съел.

— Ка-ак?!

— В цирке я тогда работал. А он как выскочит из клетки. Как набросится на меня!

— Это тигр, наверно, был, а вовсе не зебра.

— Какая разница? Тигр, зебра… Все вы одинаковые, полосатые!

— И у меня был случай, — сказала Петровна. — На дачу вещи везли. Как бухнут на меня его. Полосатого. На четырёх ножках. Матрос… или матрас. Не помню уже.

Спорить было бесполезно.

И однажды зебра решила удалить свои полосы. Подумаешь — полосы. Это не ноги, не руки. И без них можно прожить.

Недалеко от санатория был маленький городок.

Всего несколько улочек с двухэтажными домами. Но самое главное, там была — ХИМЧИСТКА.

Ранним утром, когда все ещё спали, а туман в низинах напоминал упавшие с неба облака, зебра тихонько вышла из конюшни и побежала в сторону городка.

На шоссе не было машин, только лужи после ночного дождя. Зебра старалась бежать по лужам, ей нравились холодные брызги. Они так приятно покалывали кожу. Её бедную кожу. Непохожую на кожу остальных лошадей.

Химчистка только что открылась. Никого в ней ещё не было. На вешалках висели свежепочищенные костюмы и платья. Пахло какими-то незнакомыми запахами. Но запахи эти, хоть и непривычные, только радовали зебру. Скоро, скоро она станет бесполосой. Такой, как все.

Приёмщица пила чай с клубничным вареньем. Она пила его не спеша. Смачно втягивала чай из чашки и долго облизывала ложку. Ни одна капелька варенья не упала на газетку, аккуратно расстеленную на столе.

Зебра, стараясь не стучать копытами, осторожно подошла к окошечку.

— Вам чего, гражданка? — спросила приёмщица, не поднимая головы.

— Полосы удалить.

— Давайте ваши полосы. Удалим.

Приёмщица подняла голову и только тогда увидела зебру.

— Зебра!

— Да, — чуть не плача, сказала зебра.

— Ты что, милая! Зачем тебе полосы удалять? Такая красавица!

— Удалите. Пожалуйста. Надо мной все смеются.

— Завидуют. Потому и смеются.

— По-жалуйста-а!

— Хорошо, — вздохнула приёмщица. — Удалим. Удалим, если хочешь. Потом жалеть будешь.

— Не бу-уду.

— Давай попробуем. Где тут у нас удалитель?

Приёмщица достала с полочки склянку, вытащила из неё толстую резиновую пробку. Опрокинула склянку, смочила тряпочку…

— Давай лапку.

Зебра протянула «лапку».

Приёмщица провела по ней ваткой. Раз… другой… третий. Потёрла. Снова смочила. Снова потёрла.

— Нет, не берёт. Полосы у тебя — свои, родные. Такие полосы никакой удалитель не возьмёт.

Зебра очень расстроилась. Если и в химчистке удалить полосы нельзя, значит, быть ей всю жизнь полосатой.

Она вышла на улицу и побрела в сторону родного санатория.

И тут она увидела забор. И не просто забор, а только что покрашенный забор. Ещё не высохший, со свежей блестящей краской. И краска на заборе была точь-в-точь как её полосы.

«Если нельзя полосы удалить, — подумала она, — можно их закрасить. И я стану простой одноцветной лошадью».

Она подошла к мужичку, который красил забор.

— Покрасьте меня, пожалуйста.

Тот чуть не выронил ведро.

— А красить-то тебя зачем?

— Надо.

— И не проси. Разве можно такую красоту закрашивать?

— Надо мной все смеются.

— А зря!

Мужичок улыбнулся:

— Одним — полосатым быть, другим — в клеточку, третьим — в зелёный горошек. Мир-то он какой? Разноцветный. А если все в один цвет? И жить не захочется.

Зебра поняла: такого бесполезно уговаривать.

Она сделала вид, что ушла, а сама спряталась за угол забора. И стала ждать, когда мужичок уйдёт.

Так и случилось. На крыльце появилась женщина, что-то крикнула мужичку, тот вытер тряпкой руки, положил кисть на край ведра и пошёл в сторону дома. То ли чай пить, то ли селёдку чистить.

Зебра быстро вышла из своего укрытия. Взяла ведро с краской, вылила его на землю. И стала кататься в луже. Спиной — животом. Животом! И снова спиной!

И чем дольше она каталась, тем незаметнее становились полосы. Скоро вся она покрылась краской. И стала совсем бесполосой. Простой одноцветной лошадью.

«Теперь никто не скажет, что я полосатая!»

Когда она вернулась в конюшню, её нельзя было узнать.

Лошади уставились на неё.

— Ты что наделала? — крикнула Нюрка.

— Дура! — заорал Потапыч. — Мы только привыкать к тебе стали!

А Петровна отвернулась к стене и заплакала.

Через несколько часов у зебры поднялась температура. Её бил озноб. Она никак не могла согреться. И сеном её накрывали, и Нюрка к ней прижималась — ничего не помогало.

Пришлось вызывать врача. Из районной ветеринарной лечебницы.

Врач только ахал:

— Разве так можно? Как тебе не ай-я-яй! Взяла и сама себя изуродовала.

Он долго оттирал с неё краску, отмывал различными растворителями.

— Кожа дышать должна, а ты её краской. Э-эх!