Однажды вечером

При этом мне все время чудился во тьме крик птиц, и я ежеминутно подымал голову, стараясь разглядеть, откуда несется, то приближаясь, то удаляясь, это, порой короткое, порой протяжное и резкое шипенье. Оно слышалось, не умолкая, отовсюду, и казалось, что над нами парит туча крылатых, привлеченных, очевидно, нашим костром. Порой это шипенье, обманывая слух, как бы доносилось из воды.

— Что это шипит? — спросил я.

— Да это угли падают в воду.

Костер действительно усеял море целым дождем горящих сучков. Они падали, тлея или догорая, и потухали с какой-то странной, тихой, щемящей жалобой, похожей то на щебет, то на короткий призыв перелетной птицы.

Пузырьки смолы жужжали, как шмели, как летящие пули, и, погрузившись в воду, внезапно умирали. Получалось и впрямь впечатление голосов, непередаваемый беспомощный ропот жизни, затерявшейся где-то рядом в окружающей нас тьме.

Тремулен вдруг вскрикнул:

— Ах, дрянь этакая!

Он метнул острогу, и, когда поднял ее, я увидел обволакивающий ее зубья, прилипший к дереву большой лоскут красного мяса, который дергался, двигался, то свивая, то развивая вокруг остроги длинные, гибкие, сильные ноги, усаженные присосками.

Это был спрут.

Тремулен поднес мне свою добычу, и я увидел уставившиеся на меня огромные глаза чудовища, выпученные, потускневшие, страшные глаза, казалось вылезавшие из каких-то шишковатых сумок.

Считая себя на свободе, спрут стал медленно выпускать одну из своих ног, направляя ее белые присоски црямо на меня. Кончики их были не толще нитки, и как только эта свирепая нога зацепилась за скамью, сразу же поднялась, стала разворачиваться вслед за ней другая. В этом гибком мускулистом теле, в этой живой кровососной банке, красноватой и плоской, чувствовалась непреодолимая сила. Тремулен раскрыл нож и быстрым движением всадил его спруту между глаз.

Послышался вздох, шум выпускаемого воздуха, и спрут перестал двигаться.

Он не был еще мертв, так как это нервное тело цепко держится за жизнь, но сила его была сломлена, насос разорван, он не мог уже пить кровь, сосать крабов и опустошать их панцири.

Тремулен, как бы играя с агонизирующим животным, стал отрывать от борта его обмякшие щупальцы и, внезапно, охваченный непонятной злобой, воскликнул:

— Погоди, согрею я твои ножки!

Он поднял спрута вверх и стал водить кончиками его ног по раскаленной решетке пылавшего костра.

Они затрещали, скорчились, покраснели, стали укорачиваться на огне. При виде страданий этого страшного животного я сам почувствовал боль, пронизавшую меня до самых кончиков пальцев.

— Перестань! Не делай этого, — закричал я.

Он спокойно ответил:

— Ничего, не того он еще заслуживает.

И Тремулен швырнул полумертвого, искалеченного спрута на дно лодки. Тот по^з между моих ног, пока не добрался до лужицы соленой воды и свернулся там, издыхая среди мертвых рыб.

Ловля продолжалась еще долго, пока не выгорели все дрова.

Когда уже нечем было поддерживать огонь, Тремулен швырнул весь костер в воду, и ночь, висевшая над его ярким пламенем, спустилась и вновь окутала нас густой мглой.

Старик снова принялся медленно и равномерно грести. Где порт, где земля? Где вход в залив и где открытое море? Я не мог ничего сообразить.

Спрут еще двигался у моих ног, и я чувствовал боль под ногтями, точно и мне их прижгли. Вдруг я увидел огни. Мы входили в порт.

— Ты хочешь спать? — спросил меня мой друг.

— Нет, совсем не хочу.

— Тогда поболтаем у меня на крыше.

— Охотно.

Как только мы поднялись на террасу, я сразу увидел серп луны, выплывавший из-за гор. Временами доносился порыв горячего ветра, напоенного легкими, чуть уловимыми запахами, и казалось, что, пролетев над садами и селениями всех стран, опаленных солнцем, он унес с собой их аромат.

Вокруг нас на плоских крышах белых домиков, спускавшихся к морю, стояли, лежали человеческие фигуры, спавшие или мечтавшие при звездах, — целые семьи, — все они, закутанные в длинные шерстяные одежды, отдыхали в ночной тиши от дневного зноя.

И вдруг мне почудилось, что в меня вошла душа Востока, поэтическая и легендарная душа простодушных народов, так ярко, образно мысливших. Я был захвачен видениями из библии и «Тысячи и одной ночи». Я слышал пророков, вещающих о чудесах, я видел принцесс в шелковых шальварах, выходящих на террасы своих дворцов, серебряные кадильницы, где сжигались благовонные масла, и подымающийся дымок, принимавший очертания джинов.

Я сказал Тремулену:

— Тебе повезло, что ты живешь здесь.

Он ответил:

— Меня привел сюда случай.

— Случай?

— Да, случай и несчастье.

— Ты был несчастлив?

— Очень несчастлив.

Он стоял предо мной, завернувшись в бурнус, и в его голосе я почувствовал такое страдание, что у меня дрожь пробежала по телу.

После минутного молчания он продолжал:

— Я могу рассказать тебе о моем горе. Быть может, мне станет легче, если я выскажусь.

— Расскажи.

— Хочешь?

— Да.