Читаем Однажды замужем полностью

Утром встал первым, заварил чай и сел, просматривая вчерашние газеты. На кухне пахло яблочным пирогом. Странно: Дина давно перестала баловать его любимыми блюдами. А для себя одной, он знал, не стала бы готовить. Неужели есть кто-то третий?.. Вернее, четвертый? Эта мысль была ему неприятна, Межин открыл духовку, но пирога там не увидел. Его настроение поднялось. Впрочем, Дина не из тех. Да, покой в семейной жизни — штука немаловажная. А будет ли этот покой с Ириной?

— Доброе утро, Вася, — сказала Дина, входя в кухню.

Нет, женщины все же загадочные существа! Межин слишком хорошо ее знал, чтобы чему-то удивляться. И все же чуть не раскрыл рот: перед ним стояла не та женщина, с которой он прожил почти четверть века и которую знал, казалось, вдоль и поперек. И не та отчужденно холодная с насмешливым взглядом, которую он избегал последнее время. И даже не та, которую оставил вчера, — в растерзанной сорочке, растерянную, хватающуюся за соломинку: «Решай!»

А совсем другая, нельзя сказать, что совершенно уж незнакомая, но все же необычная и привлекательная, как чужая жена. Глаза, слегка подведенные тушью, кажутся большими, глубокими, на щеках — легкий загар. Великая все же вещь — французская косметика. Он, надо ему отдать должное, поделил тогда подарок Бородача из Парижа абсолютно поровну между женой и Ириной…

— Чай будешь? — спросил Межин, снимая с чайника полотенце.

— Да, спасибо, — ответила Дина, садясь за стол.

Будто так и надо! Будто он всю жизнь заваривал для нее чайник, а она лишь милостиво принимала услуги.

Или жена знала, что он ей скажет?

— Знаешь, Дина, — начал Межин, наливая чай в чашки. — Я всю ночь думал… — Он посмотрел ей в лицо. Но ее взгляд был сосредоточен на дымящемся чае. — Мы прожили с тобой такую долгую жизнь…

Она молчала.

— У нас было… господи, чего у нас только не было, правда? Да это и естественно, покажи мне семью без осложнений? — Межин снова взглянул ей в глаза, но они оставались опущенными. И он продолжал: — Так вот, я подумал… измерил этот путь, длиною в двадцать лет, и то мгновение, которое…

Он запнулся.

— Которое… — напомнила ему Дина, размешивая сахар.

— Ну, короче, то, которое… Короче — мгновение… — Он кашлянул и подумал: «А стоит ли оно этих двадцати лет?»

Жена не поднимала от чашки глаз.

— В общем, взвесил и решил…

— …что ты остаешься со мной? — закончила она.

— Да, — облегченно выдохнул Межин. «Все же умная жена — не такое уж бедствие», — решил во второй раз за эти сутки.

Она наконец взглянула на него:

— Это окончательно?

— Окончательно, — подтвердил Межин, выдержав ее взгляд.

Дина положила на блюдце ложку, откинула назад голову и, глядя на мужа как бы с отдаления, раздельно произнесла:

— Какой же ты подлец, Межин!

Василий задохнулся. Нет, он не ослышался — «подлец»!

— Подлец! — повторила не торопясь. — Взвесил, видите ли! Измерил! Двадцать лет и одно мгновение! Ну конечно — несоизмеримы! — Она встала, подошла к мойке, взяла и снова поставила на место тарелку. — Видишь ли, Вася, — заговорила, повернувшись от мойки. — Если бы ты сказал: «Знаешь, Дина, тот миг, который я испытал, стоит всех двадцати лет нашей жизни», я бы…

Межин опустил голову и смотрел, как подергивается тонким паром остывающий чай.

— …я бы, наверно, тебя возненавидела. Но я бы стала тебя уважать…

Межин сидел с опущенной головой.

— …если бы честно и откровенно…

— Что? — Он поднял голову. — Откровенности захотела? Честности? — скривил рот. — Ах, какие мы все из себя! Высоконравственные и принципиальные! — Он вскочил со стула, забегал взад-вперед по тесной кухне. — Но ты же знала, что у меня есть любовница, знала! С самого первого дня. Помнишь, когда ты меня ждала, чтобы отметить годовщину свадьбы? А я пришел в три утра. Ты ведь ждала — я видел свет в окне. А когда вошел, ты его выключила, притворилась, что спишь. И утром сделала вид, что ничего не заметила. Было?

Теперь Дина опустила голову.

— И все эти два года делала вид, не так разве?

— Только ради дочери, — возмутилась Дина.

— Врешь! — перебил Межин, останавливаясь против жены. — Не только! — Он наклонился над столом, сощурил глаза. — А помнишь, как ты меня шантажировала ребенком, а? Я и не собирался на тебе жениться, а ты…

— Ах ты!.. — вскочила Дина и встала против Межина. — Ты помнишь, сколько за мной парней бегало?!

— А чего ж тогда ко мне лезла? Ты же знала, что я встречался с другой. Знала — и лезла, — не успокаивался Межин, — ребенком шантажировала. А его еще и в помине не было. Недаром моя мать была против, она тебя насквозь видела. Потому и не хотела тебя прописывать. А ты… ты…

Они стояли друг против друга — красные, тяжело дыша…

— Господи, какой же ты мерзавец! — Дина рухнула на стул, закрыла глаза руками. — Я давно это видела.

— Ах, видела? — почти весело подхватил Межин. — Видела и продолжала терпеть? Лежать в одной кровати? — Он снова забегал по комнате.

— Неправда, я говорила. Пыталась доказать. И насчет всех этих подхалимов — «нужных людей». Все время. А теперь ты снова хочешь меня вовлечь в свои грязные дела. И меня и моего дядю. Да я ни за что не стану ему звонить…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза