Одно короткое лето (СИ)

— Ты побеспокоил меня в неурочный час, скиталец, не имея на то серьёзного повода. Такое должно иметь плату. Ты пытался бездарными россказнями отобрать крохи отложенные на чёрный день, но у тебя ничего не вышло. Однако, во славу Великого Жара, я позволю тебе развлечь меня в последний раз. Расскажи то, что удивит меня. Пронзит в самое сердце. А лучше, — Голова перевёл влажно заблестевшие глазки на стоявшую позади всех Анюту, — пусть она мне расскажет! Признаюсь: женский голос для меня стал приятен.

От напряжения у Михаила закололо кончики пальцев. Олежка осторожно толкнул его в бок — в глазах сына читалась мольба. Он просил рассказать о Повелителе Серых Городов и предупредить Голову об угрозе. Это не только «поразит его в самое сердце», но и заставит всё жирное тело трястись. Однако, едва ли после этого можно будет спокойно выйти из Блока. После подобных рассказов их точно не выпустят, задержат до самого прихода Серой орды. Но, даже если удастся поразить Голову другим своим сказом, тот наверняка не сдержит данного слова. Михаил чувствовал ложь старика, как чувствуют запах в испорченной пище. И Анюта… Зря он потащил молодую девчонку на поклон к этому сластолюбцу!

— Она только учится нашему делу, косноязыка и…

— Тебя я уже слышал, теперь её очередь! Раз она скиталец, пусть расскажет мне что-нибудь. Пусть поразит! — рявкнул властитель Блока, приподнявшись на месте.

На краю зрения забеспокоились тени опричников, раздались щелчки приготовленного оружия. Медленно, очень медленно Михаил обернулся к Анюте и взглянул на неё. В глазах цвета лазури не было страха и не нашлось места растерянности. Лишь застывшие воспоминания блестели на дне широких, как озёра зрачков. Губы девушки шевелились, произнося только ей одно ведомое.

— Анюта…

Но вдруг она сама вышла вперёд и откинув с головы капюшон, расправила русые волосы. Из угла послышалось хищное урчание Головы.

— Возле Жара черно, как при самой тёмной ночи. Вечной ночи, когда мир был пуст и безбрежен. Не было люда, не было зверя, и Богов, что над нами, средь нас и под нами Богов тоже не было.

Михаил слушал, затаив собственное дыхание. Что Навь хотела рассказать Голове? Но, как видно, старик оказался заинтригован. Он не ожидал услышать такого, ведь скитальцы приносили новости лишь из реального мира.

— Что же было тогда, если не было ничего? — облизнув губы, старик покосился на священный котёл.

— Лишь яйцо цвета альта — златое яйцо. Внутри него сокрыт Род-прародитель — начало начал и основа основ. И родил Род Ладу-любовь — силу, что незаточима. И вырвался Род из яйца разбив золото, осветил мир звёздами, сотворил океян-море. Из лица своего родил солнце, а из груди своей выпустил месяц, дыханьем своим закружил ветры и бури. Обернулся Род соколом и взял по правое крыло день ясный, а по левое крыло — ночь тёмную. И полетел над морем-океяном, путь впереди выбирая. Держал дневной сокол едино зерно, а сокол ночи — ком землицы сухой. Вот обронил чёрный сокол ком в море, обернулся селезнем и нырнул в глубины, дабы землю вознесть. Поднялась земля островом Бури, где сошлись ветры и грозы ревущие. Светлый сокол обронил в ту землю зерно своё, и поднялось ветвями могучее дерево. Воссел на нём Род и сотворил сына — могучего Сварога. В мудрости и силе своей увидал Сварог, что прячет селезень в клюве камень волшебный. Произнёс Сварог слово заветное и начал расти тот камень, пока не смог селезень его более в клюве держать. Упал бел-горюч камень Алатырь на сыру землю. Взял Сварог молот волшебный и ударил по тому камню. Рождались от каждой искры выбитой Сварогом новые Боги-Сварожичи. Средь коих в жарком мареве родился и сам огненный Бог Семаргл…

Анюта вдруг прервалась и многозначительно взглянула на котёл. В его топке с гулом билось багровое пламя. Голова проследил за её взглядом и беспокойно заёрзал. Невыносимая жара туманила людской рассудок, заставляла видеть наяву то, о чём говорила охотница. Алые руны, начертанные на стенах, переплелись в картину сотворения мира. Должно быть в этом месте старик действительно легко впадал в транс, а любой чувствовал себя одурманенным. Каждое слово в жаре воспринималось легко и проникало виденьями в затуманенный разум.

— Расскажи больше! Больше об огне — о Великом Жаре! — начал просить Голова.