Одно лето в Сахаре

Доброе имя Теджини пользуется уважением во всех уголках пустыни; религиозное влияние его личности будет живо, пока арабы не утратят память о своих святых. Судя по всему, это вечная привилегия. Теджини уже не человек, известный своей святостью, а святой, и его дом стал часовней. По обычаю мусульманских священников, он завершил жизненный путь рядом со своей могилой, и ему не понадобилось, уходя в мир иной, менять крышу над головой. Мавзолей, который служил местом погребения его предкам, окружен роскошной балюстрадой, раскрашенной и позолоченной; он был сделан в Тунисе и частями доставлен в Айн-Махди.

Вчера, в день религиозного праздника арабов, все утро к мечети тянулась торжественная процессия женщин и мужчин. Французы идут в церковь, как дети в школу: они входят поодиночке, а выходят из нее по окончании службы толпой. У дверей же арабской мечети видишь два непрерывных встречных потока верующих, идущих молиться и возвращающихся; все происходит в полной тишине и без излишней торопливости. Все эти очень красивые люди, степенные и полные сознания собственной значительности, одеты слишком чисто для бедняков и слишком скромно для богачей. Все в одинаковых грубошерстных одеяниях, в плотных хаиках, подвязанных простым серым шнуром, с одинаковыми четками на шее; у всех одно и то же выражение спокойной суровости и безразличия к чужестранцам, словно у старцев, направляющихся на самую торжественную церемонию.

Ничто здесь не напоминает палаточную жизнь святош или солдат или жизнь в бордже феодалов и воинов. Я мог изучать в различных местах эти стороны арабского быта и повсюду находил порох, лошадей, боевое или охотничье оружие, так или иначе вплетавшиеся в обычные житейские сцены. В Айн-Махди нет никакой арабской джигитовки, особенно если речь идет о религиозных обрядах и проявлениях набожности. С момента приезда я ни разу не слышал стука копыт; можно подумать, что находишься в святилище, по вымощенному полу которого ходят только священнослужители. Я не видел ни поясов с оружием, ни сапог со шпорами; все горожане носят сандалии, а за городской стеной — дорожные башмаки со шнурками. Невозмутимые лица выражают уверенность в себе. Жители с улыбкой, в которой сквозит гордость за родной город, говорят о ветхих стенах Лагуата, рухнувших под ядрами наших пушек, и тем самым подчеркивают достоинства крепостной стены Айн-Махди. Они ведут себя с уверенностью людей, которые желают продемонстрировать свое миролюбие и в то же время дают понять, что при необходимости способны оказать сопротивление.

Женщины тоже посещают мечеть, чего я нигде больше не видел. Они толпой идут к месту поклонения, с той же торжественностью, что и мужчины, даже в их походке чувствуется необыкновенная набожность. Наряд их ничем не отличается от одежды жительниц Лагуата, но добавляется одна деталь — все носят мехлафу, и лицо закрыто так, что почти не видно глаз.

Я уселся в глубине улицы и стал наблюдать, как они спускаются из внутренней части города; женщины проходили мимо меня к улочке, ведущей к святилищу. Большая тень, отбрасываемая домом Теджини, скрывала широкую в этом месте дорогу, взбиралась по опорам фундука, стоящего напротив, оставляя в золотом солнечном свете лишь верхнюю часть фундука и домов за ним. Тень изгибалась вместе с улицей, поднимаясь по ней, вытягивалась или сжималась соответственно неровностям местности. Ярко-голубое небо венчало картину таинственных улиц. На теневой стороне, у подножия стены, сидели, лежали, сжавшись в комочек или же на боку, арабы в позах величественного отдыха, которые становятся вычурными в академическом исполнении, но просты и правдивы у мастеров.

Женщины появлялись с солнечной стороны и шли вдоль стен, ускоряя шаг, проходя мимо меня, чтобы как можно быстрее ускользнуть от взгляда неверного: то по двое, прижавшись друг к другу, таща за собой маленькую девочку в ветхом платье, уцепившуюся за развевающиеся концы хаика, то большими группами, так что их просторные одежды с обилием складок наполняли улицу легким таинственным шорохом. Иногда проходила группа из трех женщин: среднюю, возможно самую молодую, казалось, поддерживали две другие; они обнимали ее за талию и укрывали полой своих покрывал. Такая гармоничная группа двигалась как единое целое, не было заметно ни жестов, ни скрытых одеждой ног, она словно плыла, приводимая в движение общими усилиями, три покрывала слились в одно, под свободной одеждой лишь смутно угадывались формы тел.

Возможно, мне разрешили бы войти в мечеть, но я даже не пытался. Проникновение в жизнь арабов далее дозволенного предела представляется мне проявлением нескромного любопытства. Следует наблюдать этот народ на том расстоянии, на каком он согласен показать себя: мужчин — вблизи, женщин — издали, но никогда не пытаться проникнуть в спальню и мечеть. Описывать женские жилища или ритуалы арабского религиозного культа, по моему мнению, значит не просто поступать нечестно, а еще и встать на ложную точку зрения в отношении назначения искусства.