Одно сплошное Карузо (сборник)

– Сейчас смайнаем! – толстомордик помахал руками, и над причалом повисла солидная ёмкость, а проще говоря, сорокаведерная бочка.

– Ты, фрей, жизнь любишь? – крикнул Эдик.

– …юбишь? – срезонировал Толик.

– Смотри, вахтенный, сам себя обманешь! – крикнул Эдик.

– …анешь! – подфонил Толик.

– Я вас умоляю! – захохотал вахтенный. – Могу назад вирануть, котики!

Бочка опустилась к ногам потрясённых юношей. Вот это получилось Карузо!

Октет «Ивушка зелёная» под шквальным снежным ветром перебегал улицу. Такова особенность места действия: три времени года бесконечно соревнуются здесь друг с другом в течение суток. Не бывает здесь только одного времени – лета.

Октет путался в юбках, ломая каблуки – по пятам за девами гнался вокально-инструментальный ансамбль «Бригантина», стучал сапожищами, сверкал медными зубами, все мужики здоровые, по мясному делу – из холодильника, – шнобель у каждого, как фарфоровый изолятор. Боярышни уже предполагали плен, угар, огурцы вприкуску, как вдруг из снежного вихря возле самой автобусной остановки, из снежной мглы два гибких Ланцелота-спасителя, толкающие перед собой солидную ёмкость.

– Эй, романтики! – не помня обиды, серебряным голосом позвал Эдик Евсеев. – От «саперави», думаю, не откажетесь? Утюжатин, сбегай за стаканом, а мы пока донышко выбьем!

С этими словами зеркальная копия вкатила бочку под навес в стиле «город будущего».

…«Саперави» было подёрнуто ледком и под карманным фонариком светилось глубоким рубиновым огнём. Первая кружка с обрывком цепочки (от бачка из соседнего общежития) пробила лёд, ушла в глубину и вынырнула, роняя капли, прямо к пунцовым губкам Любы Коретко.

Отгремело первое «ура», и Эдик со своей зеркальной копией ударили по струнам, заголосили в манере группы «Неопознанный летающий объект»:

Я заходил на эту улицу
В шикарный дом,
Мы ели жареную курочку
Всегда вдвоём!
Замечательный шашлык, замечательный!
Срок давно уже истек испытательный!

Из «Романтиков» подваливали компания за компанией. Подошёл и человек неспокойной профессии Валентин Холодный. Не побрезговал и он кружечкой «саперави».

– Что-то в этом есть от романтики… – задумчиво проговорил он. – А, ребята? А, девчата? Струны, вино, автобусная остановка… Ей-ей, не обошлось тут без неё…

Четыре чашки чая с пряником
Я залпом пил.
Я мыл лицо под вашим крантиком
И воду пил, —

старались для гостей Эдик с Толиком, и было им в этот момент тепло и блаженно, даже полуперсонку расстегнули. Показалось им вдруг, что подвалила тяжёлая айвазовская волна, что из музея города Феодосии, та самая волна, что качала их когда-то в беспечальном детстве, когда со дна поднималось, светясь и играя, электрическое Карузо.

Казалось им также, что добродушное и пузатое, как дедушка, Карузо в лёгком фанданго, обвитое гирляндой дымящихся сосисок, кружит сейчас со шваброй за обледенелыми стеклами «Романтиков» среди десятков стульев, задравших хилые ножки, сметает пыль с удивительной мозаики, соединившей в дерзком полёте Ассоль и Алые Паруса, Костёр, Улетающий Вдаль Самолёт, Космическое и ГЭС.

А под навесом уже начали подтанцовывать молодые ноги, и в зеленоватых при свете случайно мелькающих звёзд глазах Любы Коретко стали возникать загадочные фигуры, как при гадании на кофейной гуще – алтарь, фата и книга записи актов гражданского состояния, – и кружка с обрывком цепочки, словно юный пудель, совершала всё более быстрые взлёты, а Шалимов Мстислав сунул в карман гранёный стакан с «саперави» и был за этот стакан пойман, и Рылко Вадим влез в благородное вино прямо с головой и был за эту голову пойман, а Кончугин Люсик отлил себе винца втихаря в полиэтиленовую канистру и был за эту канистру пойман, и песня была уже подхвачена, и родилась другая, и чмокались уже поцелуями в темноте, и пятый автобус уже забуксовал возле «города будущего», и моторы чего-то заглохли, когда послышалось неизбежное:

– Это что тут такое происходит, граждане молодёжь?

Вопрос был задан старшиной милиции Бородкиным с седла бесшумного мотоцикла. Вопрос негромкий и всего из семи слов, но каждое из этих слов было весьма плечистым, и моментально образовался коридорчик от мотоцикла с антенной к Эдюле Евсееву с гитарой и его зеркальной копией. Больше того, моментально завелись моторы всех пяти автобусов, и кавалькада, гремя песней, исчезла в снежной мгле.

– Садитесь, Евсеев, – печально проговорил Бородкин.

– Можно Толику в коляску, товарищ старшина? Он нервный, – попросил Эдик.

– Можно, – кивнул Бородкин.

– А вот как же с ёмкостью, товарищ старшина? – Эдик почесал в затылке.

– Ёмкость опечатаем.

– А можно нам вина попробовать, товарищ старшина? – спросил Толик за Эдика.

– Хотите усугубить? – спросил Бородкин с сочувствием.

– Не-ет.

– Тогда садитесь.