Одноглазые валеты

Красные огоньки контрольных ламп отбрасывали маленькие осколки света, которые рикошетом отражались от стеклянных поверхностей и аппарата. На ощупь Марк добрался до коврика в углу, над которым висела периодическая таблица Менделеева и постер с концерта «Destiny», прошедшего в Филлморе[53] давно позабытой весной. Марк сел. Запах дыма марихуаны и краски, в которую он въелся, схватил его в свои объятия. Его щеки намокли, хотя он этого не осознавал.

Он отодвинул от стены комод на колесиках, снял его заднюю картонную стенку. В спрятанном внутри отделении хранились ряды пузырьков с порошками различных цветов: голубого, оранжевого, желтого, серого, черного и серебристого; их содержимое вращалось, будто в водовороте, хотя их сосуды никто не трогал. Он уставился на них, провел по пузырькам пальцем, будто стуча палкой по деревянному забору.

Когда-то давно худенький парнишка в укороченных брюках и со стрижкой ежиком, который впервые в жизни попробовал ЛСД, в ужасе добрался до переулка, пытаясь спастись от столкновений в парке Пиплз между Национальной гвардией и студентами в те мрачные дни, которые настали в Кентском университете. Несколько мгновений спустя появился страстный и красивый молодой человек: туз Революции. Вместе с Томом Дугласом – Лизард Кингом[54] и обреченным вокалистом «Destiny» – он сумел скрыться от гвардейцев правительственного туза Реакционера и спас положение. Затем он всю ночь веселился на вечеринке вместе с ребятами, Томом Дугласом и красивой молодой активисткой по имени Солнышко. Себя он называл Радикалом.

Утром Радикал исчез. Его больше не видели. А из того переулка вышел умник, изучающий химию и биологию: его голова была полна самых странных отрывков воспоминаний. Снова превратиться в Радикала – если он вообще им когда-то был – для Марка стало сродни поискам Святого Грааля. Эти поиски не увенчались успехом. Вместо этого он нашел разноцветные, яркие порошки. Не то, чего он искал, но все равно один из способов ее получения. Получения, хотя бы на один час, дозы, о которой молился давно почивший египетский писец и которая сделала бы его «успешной личностью». Он почувствовал что-то, будто далекие голоса детей с игровой площадки отражались в его голове. Он оттолкнул их в сторону, прочь. Из-под пузырьков он вытащил бонг с потрескавшейся, мутной от дыма трубкой. Прямо сейчас ему было нужно более традиционное химическое убежище.

Он поднялся ввысь с крыши, поднялся над смогом и грязью в голубое утреннее небо, которое становилось темнее на высоте. Городок уменьшался, превращаясь в цементный нарост на теле Манхэттена, становясь пальцем, дергающим за синюю ленту между Лонг-Айлендом и побережьем Джерси, и терялся в вихрях облаков. Облака скрывали от него загрязненную, цвета дерьма, бухту в Атлантике: в его нынешнем состоянии это было блаженством.

Он поднимался все выше, чувствуя, как воздух становится холодным и разреженным, пока совсем не исчез, оставляя его парить в темноте, где не было ничего на пути между ним и исцеляющее-горячим глазом солнца.

Он вытянулся и ощутил, что его тело наполняется дикой энергией солнца, которое дает нам жизнь. Он был Сияющей звездой; ему не требовался ни воздух, ни еда. Только солнечный свет. Свет наполнил его, словно наркотик – хотя он знал об удовольствии кокаина и жаре метамфетаминов только посредством ощущений Марка Мэдоуса.

С олимпийских высот орбиты едва ли можно разглядеть, как отлично человек справляется с загрязнением своего собственного гнезда. Он жаждал рассказать всем об этом, предупредить, помочь миру ожить с его стихами и песнями. Но мгновений свободы было так мало, так мало…