Одноглазые валеты

Задняя дверь кинотеатра была заперта, но замок оказался старым и дешевым – он с легкостью поддался напору. Распахнутая дверь вела в затхлую темноту; влажный, заваленный мусором проход, судя по всему, вел к задней части экрана, а затем разветвлялся, и второй коридор петлял в сторону зрительного зала. Внезапно услышав звук выстрела в кинотеатре, Каннингем замер. Прислушиваясь, он пополз вперед в темноту. Звуки казались неестественными. Голос кричащего звучал знакомо и почти нечеловечески громко. Раздался жуткий грохот, звук ревущих моторов и печальный стон: «Я не могу умереть. Я еще не посмотрел «Историю Джолсона»!»[93], и Каннингем вдруг понял, что происходит.

Кто-то крутил фильм, вероятно, это был отвратительный ремейк классики Говарда Хокса под названием «Тридцать минут над Бродвеем!»[94]. Каннингем выжидал в темноте, а кинотеатр подрагивал от звуков падающего в фильме самолета. Разбившись на побережье Махэттена с громким взрывом, самолет привел публику в восторг – зрители кричали и свистели. Видимо, в кинозале находились фанаты Джетбоя.

Каннингем пошел дальше по коридору. Пройдя под куском толстой пыльной материи, он оказался в зрительном зале. Народу было немного. В центре, ближе к экрану, сидели ребят двадцать, может, двадцать пять. Лишь немногие были заинтересованы происходящим в фильме. Некоторые набивали рты конфетами и мороженым, другие занимались сексом, хотя этого слова будет недостаточно для описания тех действий, которые Каннингем разглядел в отражающемся от огромного белого полотна свете.

Правда, один парень был полностью сосредоточен на кино, несмотря на то что одна из незрелых искусительниц терлась о него, будто изголодавшаяся по вниманию кошка. Даже в темноте Каннингем смог разглядеть его потрясающие рыжие волосы и красивые, изящные черты. Это и есть Блэйз, мальчишка, в котором Леттем узнал дерзкого внука Тахиона.

Он прилип к экрану, на котором благодаря дешевым спецэффектам герои теперь превращались в резиновых и пластиковых монстров в результате обрушившегося на них с неба вируса дикой карты. В следующей сцене внезапно появился Дадли Мур в виде гротескной пародии на Тахиона: на нем был отвратительный рыжий парик и костюм, который пришелся бы по вкусу трансвеститу.

Мур хватался за волосы, будто пытаясь найти у себя вшей.

«Пылающие небеса! – выругался он. – Я предупреждал их! Я всех их предупреждал!» – и он истерически зарыдал.

Блэйз встал, оттолкнув девчонку, которая извивалась возле него и облизывала ему ухо, и вытащил пистолет, который держал за поясом. Блэйз пустил очередь, и Каннингем притаился у стены. Звуки его выстрелов были на удивление громкими и в пределах зрительного зала заглушили даже взрывы на экране, которые в сравнении с ними показались невинными хлопками.

Но Блэйз не стрелял в Каннингема. Он его даже не видел. Он пустил пулю в экран, прямо между глаз Дадли Мура. Разношерстная публика, состоящая из малолетних преступников, радостно закричала, и Блэйз сел на место, на его губах играла зловещая улыбка. В тот момент Блэйз выглядел бесчувственным и злобным – как большинство извращенцев, с которыми Каннингему приходилось иметь дело в «Кулаке». Подобное выражение такого юного лица выглядело пугающе.

Каннингем вздрогнул и двинулся вперед.

В вестибюле было грязно, темно и пусто. Последние закатные лучи просачивались сквозь трещины в фанере, которой кое-как были забиты стеклянные двери. Торговая палатка была заброшенной и пыльной, хотя в кукурузнице потрескивал свежий попкорн, а на прилавке были сложены наполовину пустые коробки с конфетами. Все сладости тоже на вид были свежими: видно, ребята из банды захватили их с собой, чтобы съесть во время просмотра. Еще, вспомнил Каннингем, они ели мороженое.

Он подошел к тележке с мороженым, которая стояла у прилавка со сладостями, и открыл дверцу верхнего морозильника. Внутри, среди десятков батончиков мороженого, лежала голова Кьена, отрезанная от его тела. Кожа свисала рваными краями.

Каннингем ощутил странное нежелание касаться холодной, мертвой плоти. Он не был брезглив и не отличался особой любовью к Кьену, когда генерал был жив, но в его смерти было нечто жуткое, и это его волновало. Он взглянул на остекленевшие глаза и вздохнул.

Он точно не получит никаких ответов, пока не отнесет голову Мертвой голове. Он поднял ее. Голова была холодной, как глыба льда. Опустошив коробку из-под шоколадных батончиков и положив туда голову, он почему-то почувствовал себя лучше. После этого он стал невидимым.