Одни наименования глав вызвали ступор у комиссии партийных работников училища, например: «Об идиотизме советской жизни», «О советской буржуазии», «О неизбежной деградации советской номенклатуры», «Коммунизм – бесперспективная перспектива», «О реальной перспективе истощения ресурсов Земли», «О самоликвидации разумной органической жизни», «Кристаллическая жизнь – будущее разумной жизни» и далее в том же духе.
Материал написан в форме диалога партократа и бюрократа. Масса цифр, цитат классиков, например: «Социализм – есть угнетение народа народом, ради народа» (Эмиль Золя).
Вывод комиссии был однозначным: автор или ярый антисоветчик, или заурядный сумасшедший. Если автором являюсь все же я, то меня, прежде всего, следует исключить из комсомола, из училища, а затем отдать под суд, или направить в дом умалишенных.
Через шесть лет простой пересказ этих материалов очень помог, когда я действительно стал пациентом психиатрического отделения военного госпиталя».
«Выручил наш начальник курса, майор Цуприй. Он был осведомлен о моем несчастии и сочувствовал мне. Как ему удалось закрыть дело, не знаю. Но все мои литературные труды навсегда исчезли в недрах спецслужб.
А я с тех пор больше никогда ничего не писал на бумаге. Сотни стихов и масса прозы – все размещалось в моей черепушке. Что забывалось, сочинялось заново, иной раз лучше прежнего.
Только где оно – это прежнее?..
Я с головой ушел в учебу. Это далось не сразу. Первое время никак не мог сосредоточиться, слушая монотонный голос преподавателя. Я полностью отключался, и в моем сознании сами собой возникали стихи. Это были бесконечные размышления о смысле жизни, о моем горе, о пустоте мира, в котором больше нет любимой Людочки.
Часто разговаривал с ней обо всем так, словно она была рядом. Да, собственно, так оно и было.
«Вспоминая нашу последнюю встречу, которая оказалась прощальной, вдруг остро осознал, что тогда Людочка действительно прощалась со мной. Я помнил все ее слова почти дословно, но в тот раз вдруг вспомнил и о данном ей обещании «учиться всему и всегда».
Это и стало переломным моментом текущих дней. Я пересдал проваленную сессию, получив всего одну тройку по теоретической механике.
Сессии четвертого и пятого курсов уже сдавал досрочно и только на «отлично». Восстановил работу на кафедре. В тот раз сам предложил новое направление работ: гибридные ракетные двигатели.
Я стал первопроходцем. Фактически, начиная с четвертого курса, приступил к работе над дипломным проектом.
По мере продвижения к цели сделал несколько работ, которые обладали всеми признаками новизны, и даже оформил заявки на изобретения. Самое существенное было связано с предложенным методом охлаждения высокотемпературного критического сечения сопла – за счет испарения лития через пористую стенку из карбида вольфрама.
Я стал активным участником научных семинаров, выступал с докладами о моих работах, делал обзорные доклады. Готовил материалы и для будущей диссертации.
Но уже на пятом курсе, когда мы проходили стажировку в Красноярском крае, случайно купил книгу Норберта Винера «Кибернетика». Я был потрясен…
Его мысли о возможности создания искусственного разума разительно совпадали с моим бредом о «кристаллической жизни»! Поразило, что современники тоже считали его мысли бредом.
И вдруг отчетливо понял, что все отпущенное мне время занимался не тем, к чему меня действительно тянуло, как магнитом».
«Дипломную работу защищал одним из последних. Все, сдававшие в первых рядах, уже вторую неделю бурно отмечали свои тройки, а сдавшие чуть позже – свои четверки. Я же все еще не мог к ним присоединиться.
Защита прошла блестяще. После моего десятиминутного доклада, полтора часа отвечал на многочисленные вопросы комиссии. Моя работа была признана лучшей, и я стал реальным кандидатом на место в адъюнктуре (аспирантуре).
Нам была присвоена квалификация «инженер-механик» по специальности «Летательные аппараты». А после подписания приказа о присвоении воинского звания «инженер-лейтенант», разрешили надеть лейтенантские погоны на курсантскую форму.
Нас ежедневно останавливал патруль, проверял документы и поздравлял с окончанием училища. Одновременно останавливали слушателей рядового состава – наших товарищей – за то, что те не приветствовали нас, как положено приветствовать офицеров. Взрослые люди играли в детские игры. Я же, наконец, присоединился к нашей пьяной братии».
«Но взрослые игры продолжались. Меня снова пригласили в особый отдел. Их неожиданно заинтересовали мои родители, их происхождение, а главное, почему так ненавижу советскую власть.
Задавшие эти вопросы выдали себя с головой. Моих родителей и ближайших родственников проверяли еще при подаче документов в училище. Второй вопрос был явно провокационным. Ни в одном из своих произведений я ничего не писал о личном отношении к власти.