Одноклассницы

Вместо седьмого урока был классный час – тоскливая муть и игра на нервах. Сначала Галина Викторовна втирала какую-то нудятину по теме классного часа: то ли про вред курения, то ли про Сталинградскую битву. Марина во время подобных мероприятий всегда отключала слух и мечтала о чем-то о своем. Главное было при этом не пялиться с отсутствующим видом в окно. Это сразу бросалось в глаза и вызывало язвительный отклик учителя. Вот и сегодня она тупо разглядывала плакат с календарем на стене. На нем маленькая девочка с синими-пресиними глазами собирала на зеленом-презеленом лугу букет белых-пребелых ромашек с ярко-желтыми серединками. Цвета на плакате были до того яркие, будто нарисованные. Он появился на стене после зимних каникул и еще не успел надоесть.

После протокольной обязательной части долго сдавали всем классом деньги на завтраки. Галина Викторовна вела столовскую бухгалтерию в отдельной разграфленной тетрадочке и яро ругала тех (а они находились всегда), кто забыл деньги дома.

Потом распределяли дежурства по классу на следующий месяц. Этот пункт программы всегда вызывал ропот и возмущение. Галина Викторовна, чьей целью было иметь чисто убранный кабинет каждый день, распределяла дежурства, назначая на один день двух ответственных товарищей и одного безответственного. Например: Рудова, Сорокина и Машков. Всем было очевидно, что Машков дежурство заколет, а исполнительные девочки вымоют полы в кабинете в любом случае. Все ответственные против такого распределения ролей бунтовали, всем безответственным график дежурств был до лампочки. Они на него откровенно забивали. Протесты были бессмысленны. Спорить с Галиной Викторовной было нельзя. Оставалось смириться и запомнить числа, когда предстояло елозить тряпкой по полу.

Взаимоотношения с классухой у Марины были натянутые. Они друг друга демонстративно игнорировали. Хотя некоторое время назад Марина считалась ее любимицей, потому что тогда была отличницей и председателем Совета отряда. На ее исполнительность, ответственность и обязательность всегда можно было положиться. Галина Викторовна без зазрения совести и полагалась, наваливая на нее, будто на покорного ослика, все больше скучных, бессмысленных и никому не нужных поручений, вроде еженедельной политинформации, подготовки тематических классных часов к праздникам, подтягивания отстающих и прочую чепуху. За два года Марина выдохлась и везла этот воз из последних сил, мечтая, но не решаясь самостоятельно от него избавиться.

В конце шестого класса перед собранием, на котором ее должны были снова переизбрать председателем Совета отряда, Марина предприняла хитрый, как ей казалось, маневр. Она подошла почти ко всем одноклассникам и по-человечески попросила, пообещав давать списывать весь год домашку, не голосовать за ее кандидатуру на собрании. Пообещали все. Не выполнил никто. Как только Галина Викторовна велела, над партами поднялся лес рук. Марина сидела как оплеванная. Как же так? Ведь они обещали.

Придя в себя после такого предательства, она поняла, что злиться на одноклассников бессмысленно. Не могли же они пойти против классухи. Злиться стоило только на Галину Викторовну. С замиранием сердца Марина впервые в жизни забастовала. Она не делала ничего. Сначала было страшно до дрожи в коленках. Потом привыкла.

Через месяц ее с гневными речами поперли со всех должностей. Она стала свободным и счастливым изгоем. К огорчению Галины Викторовны нисколько не раскаивающимся. Непосредственным поводом послужил открытый конфликт с классухой. Оставив Марину как-то после уроков, она снова стала грузить ее поручениями: подобрать стихи к классному часу на 7 ноября, выпустить стенгазету о вредных привычках и т. д.

«А также надо сделать …» – продолжала вещать Галина Викторовна.

В этот момент Марина совершенно неожиданно для себя буркнула: «Сама делай.» И замерла от ужаса.

«Сорокина, ты что, белены объелась?» – изумилась классная руководительница после минутного замешательства.

Марина молчала и смотрела в пол. И как у нее только вырвалось? Она не хотела ничего такого говорить, только про себя подумала. Молчание затянулось.

«Можешь идти, Сорокина,» – задумчиво молвила Галина Викторовна, всем своим видом демонстрируя оскорбленную невинность. – «Обдумай свое поведение.»

Матери рассказывать ничего не пришлось. Классная озаботилась этим сама. Неизвестно чего она наговорила, но мать была в панике и ярости одновременно.

«Сейчас же иди извиняйся,» – с порога рявкнула она.

«Не пойду,» – уперлась Марина.

«Пойдешь как миленькая.»

Глядя на насупленную дочь, она поняла, что подростковый возраст наступил резко и внезапно, как и большинство малоприятных вещей. Мать орала, ругалась и скандалила до вечера, заставив-таки Марину идти извиняться.

Галина Викторовна выслушала ее со скорбным лицом: «Хочешь добавить что-нибудь еще, Сорокина?»

«Нет,» – замешкалась Марина, лихорадочно соображая, чего еще хочет от нее училка.

«Хорошо, можешь идти,» – отпустила та.