Однокурсники

— Должна, — ответила она. А потом голосом, в котором забавно сочетались застенчивость и гордость, добавила: — Но меня пригласили в Гарвард для участия в конкурсе на вакантную должность. Завтра утром я даю семинар по эллинистической поэзии.

Он не верил своим ушам.

— Тебя пригласили участвовать в конкурсе на звание и должность Элиот-профессора?

Она кивнула.

— Знаю, это глупо. Ясно, им станешь ты. Я хочу сказать, одних твоих публикаций более чем достаточно.

— Они позвали тебя проделать весь этот путь, основываясь только на трех твоих статьях?

— Вообще-то четырех. А еще у меня выходит книга.

— Книга?

— Да, в Оксфорде понравилась моя диссертация, и издательство печатает ее этой весной. Вероятно, в отборочной комиссии Гарварда видели копию оригинал-макета.

— О, — произнес Тед, сбавив тон, — поздравляю.

— Наверное, тебе уже пора идти, — мягко сказала она. — Все эти важные люди явно хотят выпить за твое здоровье.

— Да, — ответил он растерянно. — Мм, рад был тебя видеть.

Банкет в честь Теда после окончания лекции проходил в одном из укромных залов преподавательского клуба. Он понимал, что ему необходимо провести это светское мероприятие для того, чтобы напомнить всем, кто хорошо его знал, и показать тем из профессоров, кто однажды его отверг, что он очень любезный, образованный и дружелюбный человек. Год, проведенный им в Оксфорде, казалось, добавил ему авторитета и… научил его, как надо вести беседы за ужином.

Ближе к концу вечера Норрис Карпентер, ведущий латинист кафедры классической филологии, решил немного позлорадствовать и насладиться страданиями претендента.

— Скажите мне, профессор Ламброс, — поинтересовался он, улыбаясь, как чеширский кот, — что вы думаете о книге доктора Джеймс?

— Вы имеете в виду книгу Ф. К. Джеймса о Проперции?

— Нет-нет. Я имею в виду книгу бывшей миссис Ламброс о Каллимахе.

— Видите ли, я пока не видел ее, профессор Карпентер. Она ведь еще в гранках, не так ли?

— О да, — продолжал истекать желчью латинист. — Очень обстоятельная работа — для такого исследования нужны годы. Должно быть, автор начинала писать ее, так сказать, под вашим руководством. Как бы там ни было, она совершенно очаровательно по-новому освещает связи ранней римской поэзии с древнегреческим языком эпохи эллинизма.

— С нетерпением буду ждать выхода этой книги в свет, — вежливо произнес Тед, уворачиваясь от садистских словесных шпилек Карпентера.

Весь следующий день он бесцельно бродил по Кембриджу. Со времен его учебы в университете Гарвардская площадь, одетая в бетон, изменилась до неузнаваемости. Но в Гарвардском дворе сохранилась прежняя атмосфера волшебства.

В четыре часа Седрик позвонил ему в дом его родителей. Тед поспешил взять трубку.

— Они предложили эту должность Саре.

— О, — выдохнул Тед, чувствуя, как холодеет в жилах кровь. — Действительно ее книга так хороша?

— Да, — подтвердил Седрик, — это потрясающая работа. Но не менее важную роль сыграло и то, что она оказалась нужным человеком в нужное время.

— Вы хотите сказать, что она женщина.

— Послушай, Тед, — стал объяснять старый профессор, — я допускаю, что в деканате стремятся отвечать требованиям законодательства о найме на работу без дискриминации. Но, откровенно говоря, в данном случае рассматривался вопрос о том, чтобы взвесить и оценить заслуги и качества двух одинаково одаренных людей…

— Прошу вас, Седрик, — взмолился Тед, — вам не обязательно все объяснять. В итоге она остается, а я вылетаю.

— Мне очень жаль, Тед. Понимаю, какой это для тебя удар, — мягко произнес Уитмен, прежде чем повесить трубку.

«Неужели, Седрик? Ты способен понять, каково это — работать сорок лет своей проклятой жизни ради одной-единственной цели? Отказываться от всего, что может отвлекать от работы, воздерживаться от нормального человеческого общения? Ты понимаешь, что это значит: пожертвовать своей молодостью — и ничего взамен?

И может быть, ты способен представить себе, что это значит — ждать с самого детства, когда для тебя откроются двери Гарварда? А теперь узнать, что никогда».

В эту минуту Теду больше всего на свете хотелось хорошенько надраться.

Он сидел в одиночестве за дальним угловым столиком в «Марафоне», попросив одного из официантов следить за тем, чтобы его стакан не пустовал.

Несколько раз к нему подходил его брат Алекс и уговаривал:

— Перестань, Тедди, ты же заболеешь. Ну хотя бы поешь чего-нибудь.

— В том-то все и дело, Лекси. Я стремлюсь заболеть. Тогда тело мое придет в то же состояние, что и душа.

Около девяти, когда он благополучно хмелел, чей-то голос прервал этот скорбный процесс опьянения.

— Можно мне присесть, Тед?

Это была Сара — вот кого он хотел видеть сейчас меньше всего.

— О да, мои поздравления с вашим новым назначением, доктор Джеймс. Полагаю, победил сильнейший, да?

Она села рядом и мягко пожурила его:

— Протрезвей немного, чтобы выслушать меня, Тед.

Немного помолчала.

— Я решила отказаться.

— Что?

— Я просто позвонила председателю и сказала, что обдумала это предложение и не могу его принять.