Одолей меня

– Встретимся внизу через пять минут. Введу тебя в курс дела.

– Что, пять минут? – Моему возмущению нет предела. – Не-е, так не пойдет! Мне надо принять душ. Я даже не завтракал!

– Если б ты встал в три, тебе хватило бы времени на все и еще осталось бы.

– Три утра?! – У меня нет слов. – Ты в своем уме?

И когда Уорнер, без всякого намека на шутку, бросает: «Не задерживайся!», мне становится очевидно – парню реально хреново.

Я тяжело вздыхаю и отворачиваюсь. Ненавижу себя за то, что замечаю такие вещи, что мне постоянно до всего есть дело. И это никак не исправить. Еще в детстве Касл раскрыл мне глаза: он сказал, я чересчур жалостливый. Просто взял и объяснил мне, а я всегда ненавидел себя за то, что я слабак. Ненавидел себя, когда горько плакал, увидев в первый раз мертвую птицу. Или за то, что всегда тащил домой бездомных животных; пока Касл в конце концов не приказал мне остановиться, у нас просто не хватило бы средств их содержать. Мне было двенадцать лет. Он заставил всех выпустить, я рыдал неделю. Ненавидел себя за слезы. Ненавидел, что не могу ничего с собой поделать. Любой на моем месте решил бы: «Забей! Оно тебе надо?» Только не я. Мне надо. Мне всегда надо.

Вот и сейчас мне надо позарез.

Поэтому вздыхаю и говорю:

– Эй, старина… Ты как?

– Прекрасно, – мне в ответ. Быстро и холодно.

Ну вот – получай.

Посмотри лучше на Уорнера. Последуй его примеру. Успокойся и сделай вид, что не замечаешь его воспаленных и натертых докрасна глаз, его вспухших над челюстью желваков. Тебе и своих проблем хватает, у тебя и так полно боли и разочарований, при этом никто даже не поинтересуется, как прошел твой день. Никто не подойдет, не глянет заботливо в лицо, не задумается о том, что ты прячешь под улыбкой. Так почему ты должен переживать о ком-то?

Не должен.

Не лезь к нему, велю я себе.

Хочу сменить тему и открываю рот. Открываю рот, чтобы так и сделать, а говорю:

– Да ладно, брат! Мы оба знаем, что дело дрянь!

Уорнер отводит взгляд. Желваки на его скулах так и заиграли.

– Вчера у тебя был трудный день, – продолжаю я. – У тебя есть полное право и на хреновое утро.

Он долго молчит, потом:

– Я так и не ложился.

Ого, не ожидал.

– Прости. Я понимаю.

Он поднимает голову. Смотрит мне прямо в глаза.

– Ты?

– Да, я!

– Не думаю, что понимаешь. Вообще-то надеюсь, что нет. Я не хочу, чтобы ты знал, каково мне сейчас. Такого и врагу не пожелаешь.

Его слова очень сильно меня задевают. Не знаю что и сказать.

Самое лучшее – уставиться в пол.

– Ты видел ее? – спрашиваю я.

Его тихое «нет» я едва расслышал.

Черт! Мое сердце разрывается от боли за него.

– Не бери в голову, – произносит Уорнер.

Его глаза подозрительно блестят.

– Э-э? Что? Я не…

– Одевайся! – приказывает он. – Жду тебя внизу.

Я, вздрогнув, моргаю.

– Так точно! Иду!

И он исчезает.

Глава 2

Я с минуту стою в дверях, приглаживаю волосы, заставляю себя сдвинуться с места. Сильно болит голова. Я как магнит притягиваю боль. Чужую боль. Она становится моей. Кроме себя, и винить-то некого. Задаюсь вопросом: «А оно мне надо?» – влезаю, куда не просят, и лишь огребаю по полной.

Поворачиваю голову – как больно!

Вот в чем мы с Уорнером точно похожи: оба любим выпустить пар в тренажерном зале. В прошлый раз я переусердствовал с нагрузкой и не сделал в конце тренировки растяжку – теперь расплачиваюсь. Руки поднимаются с трудом.

Набираю побольше воздуха в легкие, выгибаю спину. Растягиваю мышцы шеи. Разминаю плечи.

Слышу – кто-то со свистом проносится по залу. Лили. Она нарочито подмигивает – достала уже. Мне действительно льстит внимание, я не настолько скромен, чтобы отрицать, что у меня красивое тело, но к Лили я равнодушен. А она каждое утро подтрунивает надо мной за то, что хожу без футболки. Она и Иан. Вместе. Эти двое встречаются втихаря почти два месяца.

– Неплохо выглядишь! – подкалывает Иан. – Это пот или масло для младенцев? Ты так блестишь.

Тоже мне шутник.

– Трусы цвета фуксии тебе идут, – не отстает от него Лили. – Хороший выбор. Они прекрасно сочетаются с цветом твоей кожи.

Бросаю на нее недоверчивый взгляд. Я, может, и без футболки, но уж точно – смотрю вниз – в тренировочных брюках. Мои трусы абсолютно не видны.

– Как ты можешь знать, какого они цвета?

– А фотографическая память? – Она постукивает себя по виску.

– Лил, рентгеновского зрения у тебя нет.

– Ты носишь фиолетовые трусы? – В зал проникают голос Уинстона и слабый запах крепкого кофе. – Прикольно.

– Да пошли вы все! – не выдерживаю я.

– Эй! Полегче! Тебе запрещено ругаться! – Уинстон грохочет ботинками по бетонному полу, подходит и сквозь смех замечает: – Я думал, у вас с Каслом уговор.

– Вот и неправда! – возражаю. – Мы с Каслом договорились, что «дерьмо» не под запретом.

Уинстон приподнимает брови.

– Во всяком случае, сейчас Касла здесь нет, – бормочу я. – Поэтому повторяю: пошли вы все.

Уинстон смеется, Иан качает головой, а Лили прикидывается оскорбленной, как вдруг…

– А я здесь! И все слышал! – доносится голос Касла из его кабинета.

Вот засада.