Одолень-трава

Когда он вышел во двор, его поразила глубокая морозная тишина ночи. Дома без единого огонька казались чужими и незнакомыми. В бездонной темноте неба ярко сияла серебряная сеть холодных лучистых звёзд, свет их был ровен и остр, полон глубокого неземного спокойствия. «Пожелайте мне доброй пути-дороги», — поднял голову к звёздам Гаврюша. И тут, как давно забытый сон, как глубокое, растворённое временем воспоминанье, припомнились древние слова оберега, слышанные им когда-то от бабушки: «Одолень-трава! Одолей мне горы высокие, долы низкие, озёра синие, берега крутые, леса тёмные… Иду я с тобой, одолень-траво!..» И совсем неслышно губы его повторили: «Иду я с тобой…»

«Лезет всякая чепуха в голову», — мотнул он головой, быстро наклонился и стал одевать лыжи. Пока одевал их — озябли руки. «Разойдусь — быстро согреюсь», — сказал он про себя и, оттолкнувшись, выехал на дорогу. В стылой тишине тоскливо завизжал под лыжами слежавшийся снег. Гаврюша пробежал болото, оно начиналось сразу за посёлком, миновал первый лесок, — а ночь всё не торопилась уходить. Слева в темноте неясно обозначилась ограда кладбища, и Гаврюша крепче нажал на палки.

Он успел убежать за речку Малую Чецу, когда небо начало сереть и сухие звёзды стали медленно и неохотно испаряться.

За речкой, сойдя с накатанной лыжни, пошёл вдоль берега искать сенник — дорогу на Краснощелье. Вот и верная примета — обгорелая лиственница, стоящая у дороги. Идти было не так уж и трудно, плотный, слежавшийся снег глубоко не проваливался. С обеих сторон дорогу сжимали тёмные еловые стены в белых прожилках берёз и нежно-оливковых осинок. Вскоре ельник стал пониже, пореже, и дорога подвела его к бескрайнему болоту, поросшему редкими корявыми сосенками. Плоский горизонт вдалеке очерчивался неясной ленточкой леса. Где-то там дорога.

«Да-а, вот тебе и ворга. Попробуй тут её найти», — зябко передёрнул он плечами. И сколько ни всматривался в бескрайнюю девственно-чистую ширь — ничего, кроме бесконечного холодного безмолвия. Струятся белые ленивые ветерки, тоскливо шелестят обласканные морозами и ветрами снега, даже ветру не за что зацепиться в этой белой, застывшей пустыне.

Ох и велико лешачье болото! Может быть, вернуться, — кто будет знать? Но как же тогда краски? А новая стенгазета? А оленья упряжка в развевающихся цветных лентах, мчащаяся по тундре, которую он так давно мечтает нарисовать?

«Нет, умру, но дорогу найду!» — с силой воткнул Гаврюша палки в снег и заскользил напрямик. И вдруг радостно вскрикнул: на низкой сосенке, заплывшая смолой, явственно виднелась старая затёсина.

Так, от затёски к затёске, чья-то добрая рука перевела его через это мёртвое, огромное болото.

Когда дорога вывела его в сосновый борок, уже совсем рассвело. Теперь у него в голове сидела одна мысль: зимний день короток, успеть бы убежать подальше, пока светло.

Днём идти стало веселей, но дорога прослеживалась всё хуже и хуже, всё время приходилось быть начеку. Нестерпимо захотелось есть. Холодный затвердевший хлеб аппетитно вяз в зубах, таял во рту слаще сахара. Хорошо бы попить воды, но о ней сейчас не стоит и думать. Он знал по опыту: стоит раз напиться, как появится неутолимая жажда, а с ней обильный пот, уносящий силы. Нет, нет, в пути лучше потерпеть. И всё-таки, переходя через ручеёк, не удержался, макая остатком ломтя в родниковую полынку, немного утолил жажду.

Дорогу то и дело пересекали следки горностаев, наброды куропаток и тетёр, торные тропки зайцев, а раз его напугал глухарь, с треском и грохотом вылетевший из-под елового выворотня. «Эх, побежал бы я за тобой в другое время, сейчас же нельзя, ещё с дороги собьёшься», — проводил его Гаврюша долгим взглядом.

А время торопит, зябкое низкое солнце, того и гляди, упадёт к ночи. И нажимает, и нажимает Гаврюша, поддаёт ходу, нательная рубаха взмокла, хоть отжимай.

«Эх, — проглотил он слюну, — мама сегодня, наверно, уху из ершей варила». Ничего не скажешь, хороша ушица из свежих ёршиков. И хоть отец смеясь любит повторять, что «знатная рыба ёрш: на копейку съешь, на рубль хлеба расплюёшь», — всё равно в ухе нет рыбы вкуснее. При мысли о ершах Гаврюша улыбнулся, вспомнил свою первую рыбалку с дедушкой Матвеем.

«Эх, дедо, дедо», — горестно вздохнул он и приналёг на палки. Дорогу пересекала глубокая ручьевина, тут надо было глядеть в оба, пока лыжи несли его вниз.

Где-то в середине дня, судя по солнцу, он решил отдохнуть. Найдя упавшую сухостоину, наломал сучьев, разжёг маленький костерок. Присев на валежину, съел ломоть хлеба с двумя кусками сахару. Рука было снова потянулась в мешок, там ещё оставалась горбушка. «Нет, — отдёрнул он руку, — на сегодня хватит». Кто знает, что ждёт его впереди, да и обратная дорога ещё есть. Вот чёртов живот: будто и не ел вовсе. «Вовсе, вовсе, — сердито передразнил он себя. — Ненажера, только бы и знал, что напихиваться! Пропадёшь, парень, с таким брюхом. Однако пора, — нехотя поднялся он с валежины. — Сиди не сиди, ничего не высидишь».