Одолень-трава

Легко и приятно было идти по лесу. Совсем другое дело — болото. Тут как ступишь — нога сразу уходит в мох едва не по колено. Осмотрелся Гаврюша по сторонам и увидел болото словно впервые. Оказывается, и у него есть своя скромная красота. Сколько красок у тех же зелёных и кирпично-красных мхов. И островки осок, и пушицы, и жёсткие широкие листья морошки-коротышки, и алые россыпи крепкой, как пули, клюквы — всё вместе как цветной ковёр без конца и края. И только редкие чахлые сосенки, обвешанные клочьями тёмных лишайников, вносили суровую и тягостную ноту в эту картину.

Пока добрались до места, облюбованного учителем, отдыхали ещё несколько раз. И когда им открылась маленькая охотничья избушка, обрадовались ей как неожиданному подарку. Ладно, с умом была поставлена избушка. Хорошо она смотрелась на вы соком весёлом угоре, в окружении светлых берёз и душистых лиственниц. Внизу приветно булькала на перекате Чеца. Дверь избушки была припёрта колом, чтобы не влезли ненароком медведь-шатун или алчная росомаха. Избушка содержалась в добром порядке. В ней были железная печка-времянка, вдоль стен крепко сбитые нары, в висящем на стене шкафчике, обитом жестью, хранились крупа, сухари, сахар, соль, чай и спички. На печке стояли котелок и чайник, под нарами лежал топор. На случай непогоды аккуратной поленницей были уложены дрова и растопка.

— Вот она, моя красавица! — любовно провёл рукой по стене избушки Иван Аристархович. — Всю зиму снилась.

После чая было решено, что каждый займётся своим делом: Иван Аристархович с Гаврюшей отправятся писать этюды, а Капа будет удить рыбу невдалеке от отца.

Договорились встретиться после полудня.

Гаврюша пошёл вверх по реке. Шёл и не мог остановиться, так хороши были места, одно краше другого. И всё-таки его неудержимо тянуло дальше: казалось, там будет ещё лучше.

«Хватит, — сказал себе Гаврюша, — так можно бежать весь день».

Гаврюша лёг на спину на траву. И долго не отрываясь глядел в небо, где в бездонной синеве ходили свежие упругие облака.

«Ладно, нечего прохлаждаться. Работать, так работать, — поднялся он. — Но прежде, как учил Иван Аристархович, надо определить цветовые отношения неба, земли и воды. Давай начнём с неба и воды».

Он нашёл тон, положил краску. «Вот так хорошо, — удовлетворённо посмотрел он, отодвинувшись. — Теперь тёмно-зелёным дадим там, где рейка впитала в себя отраженья берегов и деревьев. Угадал!» — радостно подумал он.

Река на рисунке ожила, наполнилась, даже ощущалось быстрое течение — всего лишь дробная светлая рябь, а кажется, что это плещется и поёт перекатик.

Гаврюша прошёл немного вверх по течению и написал ещё один этюд. Писал быстро, почти без раздумий. Солнце уже показывало на полдень. «Пора на обед», — заторопился он. Быстренько промыл кисти, собрал краски и побежал на розыски Ивана Аристарховича.

Учителя он нашёл на галечной косе. В этом месте река, разогнавшись на пороге, ударялась в крутую щель и, разбившись на два рукава, стремительно убегала вниз в пене и шуме переката. «Хорошее место выбрал Иван Аристархович», — отметил про себя Гаврюша. Сколько цвета! Красная каменистая щелья, свежая зелень лужка с кустами черёмухи на переднем плане, за речкой высвеченные солнцем берёзки на фоне тёмной стены ельника. А вода-то, вода как хороша! Ничего не скажешь, чудесное местечко.

— Ну, как дела? — спросил Иван Аристархович.

— А-а, — вяло махнул рукой Гаврюша.

Иван Аристархович взял у него из рук рисунки.

— Ну, ты зря машешь руками, совсем неплохо, — сказал он. — Цвет взят хорошо. Правда, дальний план не совсем верен, чуть лезет наперёд, где-то тут ты потерял общий тон.

Иван Аристархович взял второй рисунок, долго разглядывал, молчал.

— Что это за лиловые деревья? — недоуменно ткнул он пальцем в рисунок.

— Да так как-то вышло, я и сам не понял, — смешался Гаврюша. — Вроде так лучше.

— Хм-хм, — неопределённо хмыкнул Иван Аристархович. И недовольно добавил: — В этюде нужно следовать правде, в данном случае природе.

— Мне казалось, так лучше, — упавшим голосом сказал Гаврюша.

— Лучше? — усмехнулся Иван Аристархович. — Лучше, на мой взгляд, переписать.

— Нет, так лучше, — уткнувшись взглядом в землю, тихо повторил Гаврюша.

Иван Аристархович удивлённо посмотрел на него, словно увидел впервые, и молча вернул рисунок. Воцарилось молчание. Иван Аристархович, не торопясь, собрал кисти и краски, забрёл в воду, долго мыл руки.

Вернувшись, сказал:

— Знаешь, а может быть, ты и прав. Без фантазии живопись мертва. Но вот как нужно фантазировать, тут я уже тебе не советчик. — И он мягко улыбнулся.

От этой улыбки учителя у Гаврюши запершило в горле.

— Вот смотрю я на тебя, дружок, — вздохнул Иван Аристархович, — и по-хорошему завидую. И я когда-то мечтал стать художником, живописцем. Да не вышло. Жизнь, брат, круто заворачивала. Не до того было. Зато теперь перед вами все дороги открыты. Только дерзайте. Вот закончишь школу — и поступай в художественное училище. Учись, работай…

— Ой, я как подумаю об этом — мороз по коже, — слабо улыбнулся Гаврюша.