Одри Хепберн – биография

Актерская проба ее соперницы прошла на «удовлетворительно», но дневниковые записи Андерсона того времени свидетельствуют, что «ее глаза слишком выразительны, в них виден опыт». В глазах же Одри, напротив, присутствовало крайне желательное для предполагаемой роли качество – невинность. Ее снова пригласили на студию 23 февраля. Она и другая актриса, профессиональная танцовщица, вновь должны были пройти испытание в танце и актерском мастерстве.

На сей раз удача сопутствовала Одри с начала и до конца. Скорее всего, о ней уже шли взволнованные пересуды на студии, так как Валентина Кортезе сама предложила поучаствовать в актерской пробе Одри. И когда она увидела стройную трепетную девушку, то воскликнула:

– Но почему же они до сих пор не дали вам эту роль?

– Им кажется, что я слишком высокая, – ответила Одри.

– Какая глупость! Снимите туфли, а я стану на цыпочки во время вашей пробы.

Для теста была выбрана сцена, где взволнованная Нора прибегает и сообщает, что ее пригласили танцевать на приеме, где будет совершено покушение на диктатора. Но перед этим она должна пройти пробу, добавляет Нора. Чувства и нервное напряжение, которые испытывала Одри, удивительно точно совпали с переживаниями ее героини. «После… прогона, – отмечает Андерсон, – все присутствующие стали обмениваться многозначительными взглядами: Одри обладала как раз тем, чем нужно. После еще одной репетиции пробы казались уже совершенно излишними».

Сидни Коул подтверждает это: "Торольд спросил у меня: «А зачем мы снимаем пробу? Ведь здесь же все ясно». Через три дня все определилось. «Одри Хепберн будет играть Нору», – занес Андерсон в съемочный журнал 26 февраля 1951 года.

Незадолго до начала съемок, назначенных на 15 марта, Одри встретила того самого танцовщика, который должен был стать ее партнером в фильме. Джон Филд был исполнителем более высокого класса, чем Одри, и она почувствовала, что танец станет для нее сложнейшим испытанием. Обычные в подобных случаях дубли очень быстро утомляли ее. И то, что позднее сделалось ее хорошо скрываемой профессиональной слабостью, на заре карьеры Одри слишком явно бросалось в глаза. Если ей приходилось долго поддерживать в себе какое-либо сложное эмоциональное состояние или совершать серию определенных движений, игра лишалась первоначальной естественности и непосредственности. Разница стала заметной особенно тогда, когда были проявлены и просмотрены все дубли с ее участием. «На этом этапе, – вспоминает Линдсей Андерсон, – ей приходилось полагаться на данные своей внешности и на те чувства, которые она могла пробудить в себе сама. Но, в общем, ей вполне хватало опеки Торольда. К счастью, ее роль была не так уж велика».

Танцевальные эпизоды внезапно сделались весьма утомительными, как только начались съемки. Одри обнаружила, что ей все сильнее хочется приняться за работу над фильмом «Мы едем в Монте-Карло» под лучами нежного солнца Ривьеры. А март 1951 года в Англии выдался необычайно морозным. Отопление в старом театре Бедфорд в Лондоне работало «приступами». В прямом и переносном смысле слова Одри замерзала на репетициях и съемках. К концу дня у нее болели мышцы и суставы. И хотя танец продолжался каких-нибудь три или четыре минуты – а в самом фильме и того меньше, – работа над ним была сложней и изнурительней, чем над балетом. Оркестр повторял одни и те же музыкальные фрагменты по нескольку раз для каждого дубля, а Дикинсон требовал множество дублей. «Я готова была завопить, – признавалась Одри, – слыша снова и снова повторения все той же полудюжины тактов».

В книге Андерсона мы обнаруживаем свидетельства того, как Одри, войдя в мир большого кино, очень быстро избавилась от всех иллюзий, которые она, возможно, до той поры питала. "Во время первого дубля кран, на котором была закреплена камера, привели в движение не тогда, когда нужно; в ходе второго дубля в момент прыжка у Джона Фалда с головы слетел парик; в третьем – кордебалет слишком широко растянулся по сцене; четвертый дубль сочли вполне удовлетворительным, но для подстраховки начали снимать пятый, и… движение камеры в нем оказалось слишком медленным; шестой был «приемлемым»; но только на седьмом и восьмом дубле Дикинсон провозгласил: «Проявляйте оба». На следующий день Торольд Дикинсон появился на съемочной площадке в состоянии крайнего раздражения, с признаками начинающегося гриппа и с ходу заявил, что не удовлетворен всеми балетными дублями с участием Одри и Филда. Их нужно переснять. Одри отнеслась к этому с философским спокойствием. Она предпочла взглянуть на это под совершенно другим углом зрения. Эта работа послана ей для того, чтобы укрепить волю и характер.

Между дублями, вспоминает Андерсон, она то и дело забегала в свою артистическую уборную, чтобы погреть руки и ноги у электрического обогревателя, а затем в конце рабочего дня, если бак с водой был еще теплым, Одри принимала душ до тех пор, пока ей не удавалось полностью избавиться от того, что называют «гусиной кожей».