Одри Хепбёрн

После долгого пребывания в отеле «Рафаэль» Одри вернулась в Голливуд и поселилась в Малибу, в доме, который снимала у режиссёра Анатоля Литвака. Пресса взахлёб рассказывала о её экстравагантной манере путешествовать (с полусотней чемоданов и саквояжей). Как говорилось в одном репортаже, «подобно королевской особе в изгнании, она возит с собой повсюду чемоданы со своими подсвечниками, серебряными блюдами, книгами, пластинками и картинами. Она также путешествует с множеством предметов своего любимого цвета — белого: столовое и постельное бельё, два вязанных вручную покрывала, столовые сервизы, крошечные пепельницы из лиможского фарфора и портсигары». Рассказывали даже, что актриса лично наклеивает на каждый предмет ярлычок и постоянно хранит их опись на листе простой бумаги, чтобы находить (и потом заново упаковывать) всё в нужном порядке. По словам Барри Пэриса, эта привычка досталась ей от матери, которая, как любая европейская аристократка, имеющая множество резиденций, путешествовала таким образом в славные времена своей юности.

Однако на съёмочной площадке Одри не позволяла себе ни малейшего каприза. Во время примерок она часами стояла на ногах — не жалуясь, не возражая. Видно было, как она устала; но она ни слова об этом не говорила. Переодевалась она невероятно быстро и споро — ни одного лишнего жеста.

Музыкальная комедия была испытанием, требовавшим большой выдержки, и Одри себя дисциплинировала. Каждое утро она являлась в офис Роджера Эденса, чтобы репетировать свою песню под пианино. Потом отправлялась на киностудию, где Стэнли Донен руководил оркестром и аранжировал музыку, а завершала день в репетиционном зале, оттачивая танцевальные па.

На запись песен ушла неделя — удивительно мало времени, с учётом сложных аранжировок и дотошности Стэнли Донена, Роджера Эденса и их команды. Первая песня, «Привет, Париж!», была самой сложной: в этой сцене Одри, Фред Астер и Кэй Томпсон (игравшая суровую редакторшу глянцевого журнала типа «Вог») прибывают в аэропорт, а потом каждый отправляется открывать для себя красоты французской столицы. Их показывают в каком-нибудь типично парижском месте, то по отдельности, то на экране, поделённом на три части, пока они вдруг не сходятся вместе на смотровой площадке Эйфелевой башни (на которую они поклялись не подниматься, потому что это «для туристов»). Эта песня должна была длиться ровно пять минут, и за это время сменялись 38 видов Парижа.

У Одри и Фреда было только пять недель, чтобы отрепетировать и записать 14 музыкальных фрагментов фильма перед началом съёмок. Согласие между двумя партнёрами было идиллическим. Одри вспоминала о их первой встрече: «Помню, на нём были жёлтая рубашка, серые фланелевые брюки, красный шарф, повязанный вокруг талии вместо пояса, а на ногах мокасины, из которых торчали розовые носки. А главное — неотразимая улыбка». Она продолжала: «От одного взгляда на мужчину, который показался мне самым элегантным, самым обольстительным и самым изысканным из всех, кого я знала, я обратилась в соляной столб, а моё сердце перестало биться. И потом вдруг я почувствовала его руку на моей талии и осознала, что он с неподражаемым изяществом и со своей несравненной лёгкостью в буквальном смысле оторвал меня от земли. И тогда я испытала ощущение, которое все женщины в мире мечтали пережить хотя бы раз в жизни: каково это — танцевать с Фредом Астером».

Хотя на съёмочной площадке возникали небольшие трения, добрая по характеру Одри с ними совладала. «В одной сцене, — вспоминал Стэнли Донен, — мы с Одри согласились с тем, что на ней будут чёрные брюки в обтяжку, чёрный пуловер и чёрные туфли, которые, кстати, входили в её обычный гардероб. Так что я не требовал от неё ничего невероятного. Но я сказал ей мимоходом, что ей надо надеть белые носочки, и это её ошарашило. “Ни за что! — воскликнула она. — Это обрежет мою фигуру у щиколоток!” Я возразил ей, что без белых носков она растворится на заднем фоне, все её движения будут нечёткими и танцевальный номер станет тусклым и невыразительным. Она разрыдалась и убежала к себе в гримёрку. Через какое-то время она взяла себя в руки, надела белые носочки, вернулась на площадку и снялась в своих сценах без нареканий. Она была настоящим профессионалом. Потом, посмотрев отснятый материал, она прислала мне записку: “Вы были правы насчёт носков. Ваша Одри”».