Одуванчики среднего запада

Закончится трапеза, расслабится «детский садик» – шевелиться лень. И только провалится народ в послеобеденную дрёму, а тут – на тебе! Как грянет: «Раскудрявый клён зелёный, лист резной, я влюблённый и смущенный пред тобой. Клён зелёный, да клён кудрявый, да раскудрявый резноoooй!» Саша, Коля запевают, а Тимур с Богданом подхватывают – аж подбрасывает осоловевших, закемаривших после сытного обеда «одуванчиков», сна как не бывало!

День летит быстро, вот и ужин, вот и расставание. Прощаясь, говорили друг другу: «До встречи», – уверенные в том, что встреча состоится. Кто ж думает о плохом? Думает. Конечно, думает. А верит в лучшее, что проснётся завтра, и послезавтра… и будет так всегда. Не принимает сердце мысль о смерти, гонит прочь, но… Вот и Фира не пришла, и Сени не видно. Тяжёлые это дни. Горечь к горлу подступает, петлёй сжимает – страшно и больно в часы, когда нет никого рядом.

Кто придумал, что одуваны-одуванчики ничего не чувствуют? Не правда! Ох, как чувствуют! Дрожат на высохших стебельках убелённые сединами головы, колышутся от любого дуновения – от перемены погоды или новости нежданной. Истончали сосуды, колет сердце, ноет душа, каждой клеткой своего увядшего тела чувствуют… пустота, одиночество, смерть… Но не сдаются, цепляются за край жизни, находя радость в самом существовании.

Иногда Люсю посещала мысль – а что, если бы селили стариков среди молодёжи. Кто-то пожалуется: «Шумно!» Кому? Слух у бабки давно не тот. Пусть балуют – мне не мешают. Наоборот, смотреть, как юные ростки распускаются, смеются, целуются, несутся на скутерах, торопятся жить – одно удовольствие! Так взяла бы и сама побежала вместе с ними. Не завидую. Радуюсь! Заряд жизненный получаю. Ваампииршаа! Люся улыбнулась. Но улыбка тут же слетела с её лица, по коридору в медицинской тележке-кровати катили куль.

«Ещё один из нашего племени», – Люсино сердце сжалось. Она забыла, куда и зачем собиралась идти. Вот и меня скоро покатят».

С чувством исполненного долга

Подруги толкали тележки в направлении церкви, той, что сразу за углом. По средам в ней выдают продукты малоимущим.

Женщины отметились в списках на входе. Галя окинула взглядом зал. Народищу! Не протолкнуться, разберут лучшее. Бабищ с Украины понаехало, и здоровенные все – жопы вон какие разъели. И ведь не старые.

«Баптистки!» – Галя произнесла слово с особым презрением. С младых ногтей для неё в слове баптист был заложен негативный смысл – изменник, раскольник веры православной. Клише это прочно сидело у неё в голове. В религиозности не замеченная, она позиционировала себя православной.

К евреям Галя претензий не имела, евреи не в счёт, у них своя свадьба. А эти – баптистки – всё лучшее тащат, руки загребущие, хуже чёрных. Бедными прикидываются, а сами на кэш работают, в домах своих живут и ещё с государства вэлфер тянут.

Такую вот обиду имела она на этих улыбчивых, оборотистых, крепко сбитых женщин.

– Люся, ты берёшь филе трески мороженной? – спрашивала Мила.

– Нет, моя кошка перестала её есть.

– Пакет в руки дают. Возьми Люсенька мне, я Додику дам – он любит.

– А это что? Мила, посмотри, – спрашивала Люся.

– Масло ореховое.

– Возьму внучке, – Люся положила в тележку два пластиковых контейнера.

– Булка, как всегда, просроченная, и язычки с яблоками тоже. А куры синие, как в СССР, пешком оттуда что ли шли?

– Ничего, отварить – порозовеют.

– Капуста твёрденькая, дай вилок возьму, Ксана нашинкует.

– Люся ты мне рецепт дашь? Капустка твоя нравится – хрустит сочненько, – похвалила Мила.

– А это в красивой обёртке что?

– Бери, потом разберёмся.

Пожилые женщины, сгорбившись, толкали тележки, доверху наполненные продуктами. Испытывали удовлетворение, будто смену отработали и зарплату получили. Есть чем порадовать близких.

– Не могу! Устала. Аж дыхание перехватило. Сердце прыгает, кровь в виски бьёт, – призналась Полина.

– Девочки, на лавочке посидим, – поддержала Мила.

Зазвонил телефон.

– Чей? – спросила Люся.

– Это сынок твой. По сто раз на день тебе звонит.

– Нет, Мила – это твой.

Мила взяла телефон: «Додик, ты? Уже подъезжаешь? Так я тебя тут и встречу, увидишь меня на лавочке. Не потащу, подъедешь и всё заберёшь. Капусту себе оставлю… Да-да. Жду».

– Вы, девочки, идите, я тут посижу, Додик подъедет и заберёт. Только колледж закончил – зарплата пшик.

– И я своим позвоню. Погода хорошая, посижу, а то тащи в квартиру, потом из квартиры, – присоединилась к ней Полина.

«Леночка, ты приедешь? Я набрала полную тележку. Может Саша приедет? Йогурты, он их любит… Как не надо? Для кого ж я это всё? Я тебя неделю не видела. Стыдно?! Что стыдно? – все таскают… Вон потянулось войско наше, не для себя, для детей, для внуков тащим. Ты меня обижаешь. Я сейчас заплачу! Что? Не слышу. Приедешь? Ну, я здесь с Милочкой на въезде».

Мила и Полина остались на скамейке ждать родных. Люся и Галя, передохнув, продолжили путь. С утра до полудня, гружённые провизией, тянулись из церкви обитатели «русского» дома.