Офелий, принц датский

О чем бы они в этой сцене не говорили, все равно, Офелия знает, что каждый их шаг и жест служит предметом пересудов, и надо отдать ей должное, она ничем не выдает ту боль, которую ей причиняет Гамлет и поведением, и словами. Не эта ли выдержка в конечном счете и привела к настоящему безумию? Мы знаем, что нельзя долго «ходить по жердочке» социальных требований и традиций, психика ломается при постоянном давлении норм и условностей общества.

Первые детские воспоминания о ней, об Офелии — из советского фильма Козинцева, именно та сцена, где на нее надевают стальной панцирь корсета, затягивая в траур. Складывается ощущение, что именно положенные традицией «доспех» и головное покрывало сводят девушку с ума. И, по контрасту, погрузившись в безумие, она предстает в совершенно белой, длинной рубашке, прикрытая плащом солдата: с беззащитной, чистой и наконец абсолютно свободной от социальных оков душой… Но и это не устраивает Гамлета.

Офелия погибла для Гамлета не оттого, что она безвольная дочь старого шута, не оттого даже, что она живность, которую тот хотел бы продать подороже, а оттого, что брак вообще не может быть прекрасен и что благородная красота девушки должна умирать одинокая, под черным вуалем и при тающем воске церковной свечи.

(И. Анненский)

Офелия появляется во многих сценах пьесы и по праву является важным действующем лицом разыгравшейся трагедии, но пафосные и аффектированные псевдострадания принца, лишившего себя и любви, и матери, и трона, затеняют облик его бывшей возлюбленной. Ее чувства искренние, глубокие и настоящие, и поэтому незаметны на фоне разыгрываемого пышного театрального действа.

Впервые мы встречаемся с ней, в сцене беседы с братом. Перед нами предстает веселая и умная девушка, достаточно острая на язык, ничем не напоминающая загнанный безвольный объект литературоведческих изысканий. Офелия деликатно осаживает Лаэрта, выражающего глубокую озабоченность ее отношениями с Гамлетом:

Я стражем сердца моего поставлю
Урок твой добрый. Только, милый брат,
Не будь как грешный пастырь, что другим
Указывает к небу путь тернистый,
А сам, беспечный и пустой гуляка,
Идет цветущею тропой утех,
Забыв свои советы..

Но, может быть, она такая только с братом? Вот Лаэрт уходит — и перед нами почтительная дочь. Другой вопрос: почему почтительная? Да, она со смирением внимает поучениям отца и разумно, с достоинством, отвечает на его вопросы, но разговор заканчивает вполне в рамках существующих правил и обычаев.

Полоний:

Раз навсегда:

Я не желаю, чтобы ты отныне
Губила свой досуг на разговоры
И речи с принцем Гамлетом. Смотри,
Я это приказал. Теперь ступай.

Офелия:

Я буду вам послушна, господин мой.

Девушка называет отца господином, переводя диалог из русла семейных отношений в плоскость социальных иерархий. В описываемую Шекспиром эпоху, родители обладали абсолютной властью над детьми, а мужчины — над женщинами. Офелия вдвойне зависима от Полония: как ребенок и как женщина — он властен над ее жизнью и судьбой. Кто способен в такой ситуации открыто противостоять? Мы видим, что отец запретил ей видеться с возлюбленным, она вынуждена подчиниться… Не в этом ли первом крушении надежд на счастье начало будущей болезни?

Зеркальным отражением описанной сцены служит диалог Гамлета и Гертруды, развернутый перед убийством Полония. Подтверждая реноме безумца, Гамлет обрушивает на голову своей матери все грязные намеки и подозрения, которые обуревали его в припадках ревности и мстительных чувств. Не зря тогда же является и любимый глюк принца — тень отца в полном походном снаряжении, символизируя вторжение царства кошмарных снов в эмпирическую реальность. Гамлет, объединившись с призраком, изгоняет из сердца образ матери и беседует с ней как разгневанный мужчина с провинившейся перед ним женщиной (дорогой доктор Фрейд, слишком поздно ты родился!).