Офицер и шпион

В военном министерстве явно нервничают, опасаясь того, что могу сказать я. За несколько дней до процесса в Мон-Валерьян приходит мой старый товарищ, полковник Байу, чтобы «попытаться вразумить» меня. Он дожидается, когда мы выходим во двор, где мне позволено два часа в день заниматься физическими упражнениями, и там передает мне устное послание:

– Я уполномочен – на самом высшем уровне – сказать тебе, – с напыщенным видом объявляет он, – что если ты проявишь некоторую рассудительность, то твоя карьера не пострадает.

– Если я буду держать рот на замке?

– «Рассудительность» – вот что было сказано.

Моя первая реакция – смех.

– Насколько я понимаю, за этим стоит Гонз?

– Я предпочту промолчать.

– Можешь передать ему от меня: я не забыл, что все еще остаюсь солдатом, и сделаю все возможное, чтобы примирить необходимость сохранять конфиденциальность с моими обязательствами свидетеля. Этого достаточно? А теперь можешь возвращаться в Париж с чувством выполненного долга, а мне дай погулять спокойно.

В назначенный день меня сажают в армейский экипаж и везут во Дворец правосудия на острове Сите, на мне форма тунисских стрелков. Я дал слово, что не буду пытаться покинуть пределов дворца и вернусь в Мон-Валерьян с моими тюремщиками по окончании дневного заседания. Любезность за любезность – мне позволено войти в здание свободно, без сопровождения. На бульваре Пале антисемитское сборище. «Смерть евреям!» «Смерть предателям!» «Жидов в Сену!» Меня узнают, вероятно, по злобным карикатурам, которые появлялись в «Либр пароль» и других помоечных газетах, и несколько негодяев, вырвавшись из толпы, пытаются преследовать меня по ступеням дворца, но их останавливают жандармы. Я понимаю, почему Матье Дрейфус отказался прийти на заседание.

Высокий сводчатый коридор дворца в этот хмурый февральский день сверкает электрическим светом, тут полно народа, стоит шум, словно на каком-то фантастическом вокзале: секретари и посыльные спешат с документами, адвокаты в черных мантиях шепчутся с клиентами, консультируют их, взволнованные истцы и ответчики, свидетели, жандармы, репортеры, офицеры, бедняки, ищущие убежища от холода, великосветские дамы и господа, которым удалось приобрести билет на сенсационное выступление Золя, – все слои общества собрались в огромном вестибюле и длиннющем коридоре для подсудимых. Звучит звонок. Крики и шаги гулким эхом отдаются от мраморного пола. Я прохожу более или менее незамеченным, если не считать легких толчков локтем и взглядов. В зале свидетелей я называю себя судебному приставу. Через полчаса меня вызывают.

Первые впечатления о зале судебных заседаний: размер и величие, много деревянных панелей, сверкающие медные ручки, плотная толпа, гул разговоров, тишина, которая воцаряется, когда я появляюсь в проходе. Мои сапоги стучат по паркетному полу, я прохожу в маленькую деревянную калитку в ограждении, которое отделяет судью и присяжных от зрителей, подхожу к полукруглому барьеру свидетельского места в пространстве перед судейским столом.

– Свидетель, назовите свое имя.

– Мари-Жорж Пикар.

– Место проживания?

– Мон-Валерьян.

Это вызывает смех, и у меня появляется секунда, чтобы сориентироваться: с одной стороны от меня место для двенадцати присяжных, все они обычные лавочники и ремесленники. Высоко на своем кресле сидит круглолицый судья Делегорг в алой мантии, под ним с десяток юристов в своих черных, похожих на священнические одеяниях, включая генерального прокурора Ван Касселя, выступающего от имени правительства. За столом сидит Золя, который одобрительно кивает мне, как и его сообвиняемый Перранс, директор «Орор», рядом с ними – адвокат Фернан Лабори со стороны Золя, Альбер Клемансо от Перранса и Жорж Клемансо, который каким-то образом получил разрешение сидеть рядом с братом, хотя он и не юрист. А у меня за спиной, словно церковные прихожане, зрители, включая сплоченную группу офицеров в черной форме, среди которых Гонз, Пельё, Анри, Лот и Гриблен.

Поднимается Лабори. Он высок, молод, широкоплеч, светловолос, бородат – этакая патриархальная фигура. Викинг – прозвище, под которым он известен. Адвокат знаменит своим агрессивным стилем.

– Не может ли полковник Пикар, – начинает он, – рассказать нам, что ему известно о деле Эстерхази, о его расследовании и обстоятельствах, которые сопутствовали удалению полковника из военного министерства? – Задав свой вопрос, он садится.

Я хватаюсь за полукруглый стержень барьера, чтобы не выдать дрожи рук, перевожу дыхание.

– Весной тысяча восемьсот девяносто шестого года в мои руки попали фрагменты письма-телеграммы…