Офицер по связям с реальностью

Так что, может, они и правы, эти девицы… Рина учила: мы, журналистки, – по нынешним временам самые востребованные профессионалки. Не в качестве журналистов, конечно, востребованы: эти-то сто лет никому не нужны, исчезни девять десятых – никто и не заметит. Дело в другом: состоятельные мужчины, по-теперешнему – «статусные», ныне всё чаще берут в содержанки журналисток. Когда-то в незапамятные времена брали танцовщиц, потом актрис, певичек там всяких, потом, в 90-е, бандюки предпочитали топ-моделей, а теперь вот, якобы, журналисток. Особенно телеведущих. Рина давала понять, что ей ничего не стоит пристроиться и в телеведущие, и в светские подруги богатого и знаменитого, но – не хочет. Чего хочет? «Увидишь» – таинственно заводила она глаза вверх. Глаза вверх по НЛП значит враньё; впрочем, может, Прасковья что-то путает, по НЛП она закончила только половину курса, на вторую половину не случилось денег: рассчитывала на гонорар, но не заплатили. Однако, как всегда бывало в момент упадка, Ринина мудрость снова казалась ценной.

«Ну и ладно, – думала Прасковья. – У всякого свой путь. Вернусь домой, буду работать в своей школе, преподавать литературу, мама говорила: как раз нужен учитель русского-литературы». Одновременно станет вести кружок журналистики и работать в газете «Гласность», в анамнезе «Знамя коммунизма», писать заметки, воспевать велемудрые деяния главы администрации и его ленинскую скромность. Рассказывали, что глава администрации требует, чтобы в каждом номере была его фотография и что он сделал для людей.

Вообще-то она ещё в школе писала вполне годные заметки, и их охотно публиковала та самая «Гласность»: про каток, про раздельный сбор мусора, про историю родной улицы, но теперь заметки, наверное, будут лучше – после шести-то лет обучения. Кстати, про историю улиц надо бы продолжить. К тому же вроде намечается районное телевидение. Оно и прежде было, а теперь вроде будет что-то более значительное и современное. Цифровое – не иначе.

Ничего, прорвёмся! Будет всем рассказывать, что утомилась столицей: транспорт, пробки, по три часа в день в дороге, толпа, каменный мешок, дышать нечем, особенно в Центре. В Центре вообще жить невозможно – абсолютно антигуманная среда. Так что Богдан может скучать сколько ему угодно, она не пропадёт. Ей на мгновение захотелось выбросить книжку в красивом бумажном пакете, куда был вставлен ещё и букет. Но не выбросила: во-первых, некуда, а во-вторых, как можно выбросить красивую, ценную книжку? Мало ли, что её подарил Богдан…

При чём тут Богдан, в конце концов? Просто знакомый, да и всё тут. «Неужели между мной и этим офицером-мальчиком существуют и могут существовать какие-нибудь другие отношения, кроме тех, что бывают с каждым знакомым?» – услужливо подсунула память из «Анны Карениной». «Ну разумеется, нет, не было и не может быть никаких отношений!» – твёрдо сказала себе Прасковья.

Да и он никогда ничего и не предлагал. Даже соблазнить не пытался. Разве что на катке однажды как будто поцеловать был готов, да и то раздумал.

Было это ещё зимой, в Измайлове. Богдан, заметив, что Прасковья катается довольно прилично, вовлекал её во всё более рискованные фигуры. Она потеряла равновесие на повороте и едва не шандарахнулась со всего размаха. Он ловко подхватил её, и она не упала. На пару секунд Прасковья оказалась в его объятьях, ощутила сильные руки, увидела близко-близко голубые глаза и чётко очерченные губы. В этом было что-то от старинного романа, она, впрочем, не могла сообразить – какого именно, но определённо в этой сцене было что-то литературное. Может, Куприн «Юнкера»? Там тоже есть сцена на катке. Где ещё есть каток? Ну, в «Анне Карениной», естественно, но там не до поцелуев. А вот на измайловском катке поцелуй почти случился. Их губы были совсем близко, Прасковье вдруг захотелось, чтобы он поцеловал её, но вместо этого он в ту же секунду её отпустил, сказав что-то абсолютно нейтральное, вроде: «Не бойся, я тебя поймаю». Она почувствовала себя оскорблённой. А он словно и не заметил ничего и как ни в чём ни бывало продолжал вести партию хорошего друга. Ну что ж, не нужна – так не нужна. Слава Богу, что не влюбилась. Ещё не хватало! И всё-таки внутри была пустота и холод, как летом в подполе. За этот внутренний холод она злилась на себя и старалась презирать Богдана, особенно раздражаясь тем, что презирать его было решительно не за что.

4.

Он позвонил едва она вышла из метро:

– Я так соскучился, – сказал он каким-то не знакомым ей голосом. Не только голос – и смысл непривычный: он никогда не говорил о чувствах. – Ты так быстро убежала…

– Мне тут кое-что сделать ещё надо, – тоном непробиваемой дружбы ответила Прасковья.

– Ты придёшь ко мне? – спросил он тем же странным голосом.

– Ну, конечно, мы встретимся, – Прасковью всё больше удивлял его тон. – Только завтра я занята: у меня встреча насчёт работы.