Офицер. Сильные впечатления

Они долго молчали. Эдик не сводил с нее «тяжелого» взгляда, который в данный момент был ей все равно что слону дробина. Молчание ее также нисколько не уязвляло. Тогда Эдик встал из-за стола. Даже не сказал «спасибо», которым обычно одаривал ее, словно царской милостью. Он отправился прямо в спальню, сел на постель и стал расшнуровывать ботинки. Убрав со стола, Маша медленно разделась, умылась, расчесала волосы и надела ночную рубашку. Когда она вошла в спальню, Эдик уже лежал в постели, повернувшись спиной. Маша включила ночник и поуютней устроилась с журналом на своей половине. Едва она начала вникать в современный любовный роман неизвестного автора, который как будто приглашал свою далекую читательницу-незнакомку вступить с ним в заочно-астральную близость, едва она увидела воображаемого партнера в волнах волшебного, искрящегося моря и ощутила знакомый трепет, коснувшись ладонью своего живота, как вдруг ожил Эдик, с протяжным вздохом повернувшись к ней лицом, приподнялся на локте и, вырвав у нее из рук журнал, раздраженно швырнул его на пол.

— Я решил не запрещать тебе работать. Пусть тебя сама жизнь проучит. Если тебе не хватает острых ощущений, то скоро ты узнаешь, что такое — зарабатывать себе на жизнь! Уж я об этом позабочусь. Моему терпению тоже есть предел.

Странное, двойственное чувство испытала Маша. С одной стороны, она поняла, что ей с Эдиком не суждено прожить вместе долгую счастливую жизнь и умереть в один день. С другой стороны, она вдруг впервые ощутила к этому человеку что-то вроде привязанности. Ей даже захотелось сказать ему, что еще, может быть, не все потеряно, что у них еще есть шанс… Ничего глупее, конечно, и быть не могло. Эдик Светлов все равно бы ее не понял, а она не смогла бы объяснить. В конце концов, и она, Маша, что-то теряла в этой комбинации, а не только ее бедный Эдик.

Она даже не стала возражать, когда он выключил свет и забрался к ней под одеяло. Он овладел ею со всем возможным для себя ожесточением и страстностью. Это было ново для обоих. И все потому, что оба были равны в постели перед лицом грядущего.

XI

Блуждания по центру Москвы порядком измотали Машу. Придя домой и взглянув на себя в зеркало, она едва узнала ту, что смотрела на нее из-за стекла. Синие круги под глазами, скулы туго обтянуты кожей, а спутанные волосы в беспорядке рассыпаны по плечам. Особенно удивил дикий взгляд ее собственных глаз. Точно такие же взгляды она ловила там — на Кавказе, и удивлялась им… Словом, общее впечатление самое что ни на есть прискорбное. Вдобавок куртка запылилась, а кожаная юбка и ботинки заляпаны желтой грязью — извозилась, когда пробиралась через двор Клавдии Ивановны и Михаила Палыча.

В голове словно работал автопилот, который уже составил план ближайших манипуляций — принять ванну, переодеться и немного подкраситься — пока не приехали Рита и Иван. Она должна была успеть замаскировать тоску, с которой вернулась из командировки.

Хотела она того или нет — все ее мысли были о Волке. Воспоминания о нем продуцировались с отчетливо параноидной симптоматикой. Она попеременно представляла его, то стоящего на военном аэродроме — влюбленного и печального, то лежащего в постели с ранимой и скучной Оксаной, которая, стиснув зубы, одаривает его своими супружескими дарами за верность и кротость. И глупо было надеяться, что нежный полковник ведет себя с ней иначе, чем с Машей…

Маше вспомнились их прекрасные и сумасшедшие разъезды по мятежному Кавказу, где в каждой рощице могла затаиться смерть, а они находили там мимолетное пристанище, чтобы, как говорится, заняться любовью. Они были увлечены друг другом, даже когда он был за рулем, а она сидела рядом. У них было больше шансов врезаться в придорожный столб, чем нарваться на засаду. Однако, казалось, объятия под прикрытием буйной растительности и на жестких сиденьях армейского джипа не насыщали их, а лишь разжигали, и, возвращаясь в гостиницу на ночь, они набрасывались друг на друга с пылом и непредсказуемой изощренностью двух маньяков. Разве это нормально, люди добрые? Разве это любовь — трахаться до кругов под глазами и в глазах? В какой-то момент Маша даже содрогнулась от мысли, что, не дай Бог, едет крыша, что в ней проснулась патологическая бешеная нимфоманка. Этого еще не доставало!..

Каким пустым и бесприютным показалось теперь Маше ее московское жилище — однокомнатная квартира, которую она хотя и снимала, но которую, пусть временно, старалась сделать своим домом. Повсюду лежала густая и тяжелая московская пыль. Письменный стол был заставлен сувенирами и безделушками, привезенными бог весть откуда и о многом напоминавшими. Теперь между ними поместились осколок гранаты, разбитый плеер и шеврон, какие носят в полевых условиях полковники — вот и все кавказские «трофеи». Рядом старая фотография еще молодых родителей, которые улыбаются из рамочки, словно они ей не родители вовсе, а друзья-ровесники. Иллюзия… А у нее даже не поднимается рука, чтобы набрать их номер и сообщить о своем приезде. Свинство, конечно.