Офицер словарного запаса

11 дней писала в стол. И сегодня решила выложить тексты для начала в ограниченный доступ. Но меня трясет и колотит. «Это что-то чудовищное. Нельзя так позориться и при этом так переживать из-за ерунды». Это вот сейчас отчетливо мамин голос звучит в голове. Ничего ужасного не происходит. Но любая публичность — страшно табуирована в семье. Нельзя выносить сор на суд. А все то, что касается душевных переживаний — это, безусловно, сор, самый что ни на есть. Руки немеют ниже локтя. Плечи как будто закованы. Конкистадор в панцире железном. В животе ворочается ужас. Причем такой древний, что Иштар с Ваалом явно не прошли мимо при его сотворении и внедрении. Все твои глубокие физические настройки говорят, что это нельзя, запрещено, ни в коем случае. При этом разум на правах маленького комарика с фонариком таки пытается пробиться и что-то там заявить о свободе слова и волеизъявления. Но где комарик и где Иштар?

Тут надо сказать большое спасибо телесным психологам. За то, что они в принципе догадались обращать на это внимание. А так больно? А тут болит? А если надавить? А что ты чувствуешь? И как-то надо самому себе объяснить — а что я, собственно, чувствую? Каким словом назвать это?

Дано мне тело, что мне делать с ним,
Таким единым и таким моим?

Мандельштам, интересно, пошел бы к психологу, если бы жил в наше время? Почему-то мне кажется, что пошел бы. Ведь он был, судя по стихам, сама мнительность и неуверенность, другой вопрос, не счел ли бы он всю эту индустрию низкопробной профанацией

……

При ближайшем, но отстраненном — остраненном — рассмотрении моя жизнь похожа на хождение по кругу, что-то вроде Леса из «Улитки на склоне». Ты ходишь кругами как зачарованный и даже не понимаешь этого. Замыкается ли он? Нет, он бесконечно путается, петляет, идешь по своим же следам, видишь их как будто впервые. Хвойно-лиственная сансара.

В лесу, кстати, вообще не умею ориентироваться. Даже зная, что в 100 метрах позади огромный лагерь, перемещаясь при этом вдоль просеки или лэп, я могу отойти на 20 шагов и несколько раз обернуться вокруг одного пня, собирая ягоды — все, вызывайте бригаду, спасаем машеньку. От нее же самой.

Зачем я пишу? Просто не могу не писать. Ощущается как физиологическая потребность. Вот зачем публикую — это уже другой вопрос. Но пишу — чтобы увидеть себя саму. И тут, во-первых, уроборос является во всей красе. Я проживаю некие события, и я же пишу об этом, и это запускает новый цикл ощущений, проживаний, переживаний и пережевываний. «В ортодоксальной аналитической психологии архетип уробороса символизирует темноту и саморазрушение одновременно с плодородностью и творческой потенцией». Вот как-то так, да. Сегодня прямо-таки день поминания психологов всуе.

А во-вторых — случалось ли вам когда-либо ненароком вылетать из тела? Мне дважды. И оба раза это были ситуации критические для жизни. В первый раз меня сбила машина, во-второй я особо неудачно грохнулась в обморок. И вот оба раза я отчетливо видела со стороны эту картину — как у подлетаю и разворачиваюсь в воздухе или как вокруг меня суетятся родные, пытаются привести в чувство. Обратно совершенно не хотелось, но выбора как-то не было тогда. Длилось это тоже недолго — секунда, край две. И вот писанина — это тоже сродни выходу. Только чуть более плавному на поворотах, без необходимости умирать в каждой строке. И с подробной инвентаризацией увиденного/услышанного/понятого. Ну и просто поржать лишний раз.

……

Про смерть и ее постоянное присутствие. Все-таки мексиканцы совсем не дураки со своей Санта Муэртэ. Сегодня давайте поговорим про любимых и случайных покойников. Покойники разной степени близости.

Первой была бабушка. Мне исполнилось 13 в конце июня. Через неделю она умерла. Вечером прекрасного долгого жаркого июльского дня упала от инфаркта посреди необъятной грядки с клубникой. Ее увезли в больницу. Там она и покинула нас, во сне, не придя в сознание. Детство кончилось. На клубнику у меня с тех пор аллергия.

Сорок дней скорби и рыданий. На 41-й день дед привел в тот деревенский дом и сад, где каждый листок и травинка лежали именно так, как бабушка им повелела, следующую жену. На самом деле она была первой, еще до бабушки; тогда в молодости по ее вине погибли их двое малолетних детей и дед ушел. Женился снова и вот они все мы. И вот власть переменилась, третья, она же первая. Я даже не знаю, можно ли было как-то еще размашистее плюнуть нам всем в душу. Азог-осквернитель. Взрослые кажется еще какое то время ездили туда помогать с урожаями. Мы, дети, перестали там появляться.

Потом постепенно не стало и других бабушки и дедушек. Но почему-то это уже не поражало меня так глубоко.