Офицерский гамбит

– А то, что не ждут, так это верно. Но и в России нас не ждут – мы московичам всегда были нужны как дополнение, как довесок. А сейчас, когда россияне вымирают, – тем более! Я только недавно понял, почему этот негодяй Солженицын ратовал добрать России еще 25–30 миллионов человек – за счет других славянских народов. Вот ты погоди, не перебивай, дай сказать до конца. Вот ты думаешь: старик тут в деревне с ума сходит, начитался дребедени… А я знаешь отчего читать и думать начал?! Скажу. Вижу, как ты, сынок, воюешь уж который год, а я, кадровый офицер, не понимаю вовсе – за что? Начал размышлять. Значит, так, в 89-м и в 92-м грузин долбили. Вместе с чеченцами, за компанию. Потом – стали чеченцев бить, с 94-го до 2004-го, почитай, десятилетие воевали. Да и ныне воюете… Теперь опять напряженка растет на Кавказе, я ж не слепой, служил там. Что, опять на грузин пойдете? Или уже сразу на Украину, к этому идет, между прочим? А за что вы воюете, знаете хотя бы?! А славяне кремлевским орлам очень нужны? Вспомни, из пяти летчиков-асов только один коренной россиянин. Остальные – украинцы. Наш Иван Кожедуб, сбивший шестьдесят два самолета, на вершине этого списка. И так во всем, во всех войнах. В Афганистане каждый четвертый был украинец. Да и сам ты – результат утечки мозгов. Поинтересуйся, сколько на чеченской войне выходцев из Украины… Да что тут говорить? А ты знаешь, что были времена, когда киевским выпускникам запрещалось работать в Украине, согласно распоряжениям из Москвы, – все ехали в Россию. Я раньше по молодости об этом не думал, а в последние годы много времени этим мыслям отдал. За тебя все переживал да за внуков наших и правнуков, которым разгребать это все дерьмо придется…

Он умолк, тяжело сглотнул слюну и потупился. В это время метрах в пятидесяти от берега, беззвучно разрезая застывшую пленку воды, появилась лодка со сгорбленным рыбаком. Его силуэт мог бы показаться нарисованной картинкой, если бы не размеренно двигавшиеся проворные руки. Рыбак придал суденышку инерцию несколькими сильными гребками и теперь был увлечен своим спиннингом, совершенно не заботясь о том, что творилось вокруг. Когда Николай Арсеньевич увидел его, то позабыл на минуту о споре с сыном, угрюмо-злые складки на его морщинистом лице разгладились, уступив место лучистым морщинкам вокруг хитро, но по-доброму прищуренных глаз.

– Ну что там, есть улов? – крикнул он негромко, но звук голоса отменно разнесся в утренней тиши. Игорю же голос отца показался надрывным, взволнованным то ли от обиды, то ли от неотступно надвигающейся старости.

Вместо ответа, будто не желая пугать речных обитателей, рыбак гордо приподнял специальную сумку из металлической сетки. Там яростно билось что-то грузное и упорное, и маниакальные толчки напоминали о вечном протесте и сопротивлении любого живого существа наступающей гибели, о неистовой жажде жизни. «Интересно, даже не способная думать рыба борется до конца за право существовать, и только человек сам идет навстречу своей смерти. Когда права существовать ему слишком мало», – почему-то подумал в этот момент Игорь Николаевич, удивляясь тому, как непроизвольно из каких-то мутных, глубоких вод сознания выплыла на поверхность столь неуместная сейчас и жгучая мысль…

– О-о, – протянул Игорь Николаевич, – вот это рыбалка! Не то что мы!

Рыбак и тут промолчал, лишь промычал что-то тихо и невнятно да пожал плечами и потом последовал дальше прочь своим самодостаточным путем.

Они больше не рыбачили, довольствуясь теми пятью-шестью небольшими рыбешками, которые поймали еще до разговора, в серо-сизом полумраке раннего утра. Каждый из них находился в плену собственных размышлений, не дававших теперь покоя, и даже беспредельно развязные, полудикие прибрежные заросли не могли отвлечь их от этих мыслей. Перебросившись лишь несколькими фразами, они развели костер, и когда от него потянуло вечной, неподатливой, непокоренной силой огня, заструился смолистый, горячий запах леса, опять захотелось душевного, щемящего, без недомолвок, общения. Игорь Николаевич вытащил сало, заточил несколько шашлычных палочек из свежесрезанных веток и нанизал на них по-сельски грубо нарезанные шматки аппетитного домашнего украинского сала.

– Вот это стратегический продукт нации, – улыбаясь, сказал Игорь Николаевич, передавая отцу поджаренное на костре сало, пахнущее и лоснящееся, с него то и дело норовили упасть капельки, которые оба ловко подхватывали хлебом.

– Отож! И если в России считают Украину большим хутором, провинцией, то лучше жить на этой тихой, благодатной, щедрой и не кровящей земле, чем утопать в хаосе войн.

– А я думаю, ты не прав, батя. Просто наслушался тут националистских бредней. Разве плохо жить в сильной державе, диктующей волю всему миру? Как когда-то Советский Союз. Я, ей-богу, удивляюсь, откуда у тебя такие убеждения возникли, и это-то после стольких лет службы в Советской армии. Не могу понять их источника…