Офицерский корпус Добровольческой армии: Социальный состав, мировоззрение 1917-1920 гг

Российская монархия, столкнувшись в начале XX в. с серьезными внешними и внутренними потрясениями, оказалась неспособной к трансформации в духе времени и рухнула под собственной тяжестью. Однако Февральская революция не разрешила комплекса политических и социальных, экономических и культурных проблем, а, напротив, обострила их. Естественно, перемены коснулись прежде всего армии — наиболее действенной силы реализации государственной политики. И военные начали склоняться к ее корректировке еще до февральских событий.

Во второй половине 1916 г., согласно сообщениям некоторых склонных к фактологической кокетливости мемуаристов, возникла группа А. И. Гучкова, М. И. Терещенко и Н. В. Некрасова. Они склонялись к мысли о необходимости дворцового переворота, в ходе которого заставить считавшегося бездарным правителем Николая II отречься от престола в пользу цесаревича Алексея и выслать его за границу. Некоторые иностранные государства выразили согласие содействовать этому и принять изгнанника, так как союзников беспокоило намерение российского императора заключить сепаратный мир с Германией. «Беспрерывная смена министров, непрекращающиеся конфликты между правительством и Думой… наконец, тревожные слухи о нравственном облике окружавших Государя лиц, — все это не могло не волновать тех, кому дороги были Россия и армия», [17]то есть военных. Правда, весомых доказательств организованного «заговора» нет, да и не может быть в силу конфиденциальности предпринимавшихся шагов. Поэтому приходится искать лишь косвенные свидетельства.

Политическая оппозиция попыталась заручиться поддержкой военных, критически оценивавших действия правительства, — в частности, начальника Уссурийской конной дивизии генерал-майора А. И. Крымова. На фронте,в частных беседах с офицерами единомышленниками,он открыто ругал «подлеца Гришку» и подчеркивал, «что должны найтись люди, которые ныне же, не медля, устранили бы Государя «дворцовым переворотом». [18]В начале января 1917 г. Крымов прибыл в Петроград и на собрании думцев, членов Государственного Совета и Особого совещания (какого именно — не указано) на квартире M. B. Родзянко заявил: «Войне определенно мешают в тылу…Переворот неизбежен, и на фронте это чувствуют. Если вы решитесьна эту крайнюю меру, то мы вас поддержим». [19](Курсив наш — Р. А.) Депутаты, особенно Терещенко, сразу же его поддержали. Однако Родзянко, суммируя общее мнение, настаивал на том, чтобы инициативу проявили военные: «Если армия может добиться отречения — пусть она это делаетчерез своих начальников». [20](Курсив наш — Р. А.) Заметно, как, при всем единодушии по основному вопросу, и генерал, и политики настойчиво уступали друг другу начало практических действий, обещая лишь поддержать их.

Гучков же, похоже, принял Крымова с распростертыми объятиями. По их плану, во время следования императора в столицу на перегоне Царское Село — Петроград, Крымов, Гучков и примкнувший к ним Терещенко предполагали проникнуть в литерный поезд и арестовать Николая. [21]Собственно, называть действия Крымова — Гучкова «заговором» было бы слишком громко, ибо тайны из своих настроений они не делали. Так, по возвращении генерала на фронт в Кишиневе местное общество устроило «в честь него ряд обедов и вечеров», где Крымов, «негодуя на Ставку и правительство, осуждая «безумную и преступную» политику, приводя целый ряд новых, один другого возмутительнее, примеров произвола и злоупотреблений и бездарности власти», встречал всеобщую восторженную поддержку. [22]Такое поведение означало скорее сообщение генералом свежих столичных сплетен провинциальным салонам, замешанное на интеллигентском перманентно-оппозиционном бурчании, чем какую бы то ни было «пропаганду»: данная публика не имела никакого значения и веса для действительного заговора.

В то же время обсуждения (не заходившие, видимо, дальше разговоров-консультаций) велись Крымовым и непосредственно в военной среде. Именно он прекрасно проинформировал своего непосредственного подчиненного, новоиспеченного генерал-майора П. Н. Врангеля о столичных планах: тот всячески подчеркивал в мемуарах, что его начальник «искренне заблуждался», когда в длительных спорах доказывал необходимость совершить решительный шаг, но убедить не смог. [23]Конечно же, Врангель лукавил: не сочувствуй он идее заговора, Крымов не стал бы неоднократно возвращаться к ней в доверительных беседах, а сам он — вновь и вновь обсуждать ее.