Офицерский корпус Добровольческой армии: Социальный состав, мировоззрение 1917-1920 гг

Кстати, о культуре. Кадровый офицер, Бологовской обладал неплохой философской эрудицией и использовал ее для обоснования собственной: «…моей душе всегда была чужда слюнявая проповедь крамольного старичка, графа Льва Николаевича Толстого о непротивлении злу, и я всегда больше был склонен толкнуть падающего, по Ницше, чем подставить левую щеку после удара по правой — по Толстому. Мудрость древних — око за око и зуб за зуб — мне всегда была понятней, чем современное «культурное» кисляйство, и я бы только хотел его несколько видоизменить: за одно око — два, и за один зуб — тридцать два». [562]Во-первых, свое насилие автор считает вторичным, ответным. Во-вторых, по сути, присутствует скрытый (а может, и явный) отход от христианства, так как принимается лишь ветхозаветный принцип в сочетании с ницшеанской проповедью сверхчеловека «после смерти Бога». Согласимся, что, не формулируясь столь определенно, подобный настрой присутствовал у многих офицеров-добровольцев, свидетельствуя об идейных и моральных деформациях. Не считая себя «ни сумасшедшим, ни садистом, ни нравственным выродком, желающим крови ради крови», [563]эти личности объективно представляли собой достаточно патологические типажи.

Единственной специальной террористической группой была «команда разведчиков особого назначения» при отряде Дроздовского, которая под началом Бологовского за время похода Яссы-Дон истребила более 700 человек, в том числе около 500 в Ростове, причем всю «заслугу» командир демонстративно приписывал лично себе. Кроме того, в ее функции входила весьма изощренная разведка. Однако накануне 2-го Кубанского похода террористическая деятельность была прекращена в связи с необходимостью ведения открытой вооруженной борьбы в рядах армии. [564]

Но в понимании идеологов «белый террор» вовсе не исчерпывался антибольшевистским направлением, особенно с началом 1919 г. «Как это ни странно, — пишет Бологовской, — но террор прежде всего был необходим не против красных, а против отдельных лиц, считавших себя тоже белыми, но фактически, как это было ясно из всей их деятельности, работавших, вольно или невольно, исключительно для развала борющихся с красными белых армий». [565]Террор здесь виделся в качестве «единственного и могучего средства помочь Главному Командованию»; хотя автор понимал реальную опасность быть расстрелянным за это по приказу того же Деникина, но зато чувствовал твердую уверенность в моральной и практической поддержке со стороны фронтовых частей Добровольческой армии. Действительно, такое намерение в войсках «было встречено сочувственно, так как в то время уже начала проявляться та ненависть фронта к губящему его тылу, которая после середины 19-го года стала такой острой». [566]

Наиболее заметным событием в столь необычной ипостаси «белого террора» можно считать убийство в Ростове, в «Палас-отеле», 13 июня 1919 г. председателя Кубанской законодательной Рады Н. С. Рябовола, сторонника автономности (скорее самостоятельности) Кубани, то есть — в понимании «единников» — врага «Великой и Неделимой». До сих пор убийцами считались неустановленные лица в военной форме. Это и неудивительно, ибо организатор и один из непосредственных участников покушения, Бологовской, сработал столь ловко, что умудрился выступить в числе главных свидетелей по делу и запутать его, насколько возможно. [567]

Постепенно насилие начинало приобретать самостоятельную ценность. Для первого этапа приведенной выше импровизированной периодизации совершенно справедлив вывод В. П. Булдакова о мстительно-истероидном характере белой борьбы. [568]И грабежи разных именований (разбой, самоснабжения, реквизиции и т. п.), ставшие ко второй половине 1919 г. «таким же обыденным явлением, как питье чая и курение папиросы», [569]вопреки кажущемуся отличию, вполне вписываются в обозначенный типаж.