Офицерский корпус Русской Армии. Опыт самопознания

Причины эти скрыты не в офицере и, может быть, даже не в народе — обе эти собирательные фигуры никогда не имели между собой никаких счетов, накапливающих вражду. Можно с уверенностью сказать, что 90 % начальников еще и до сих пор сохранили те незатейливые, но дорогие сувениры, которыми благословляла их часть, когда они расставались с подчиненными. Ведь это же делалось не по заказу и не по принуждению. Здесь участвовала некупленная любовь и непринужденное чувство.

Весь вопрос в том, что композиторам русской смуты, когда они увидели полную несостоятельность осуществить те щедрые обещания, которые они сулили многомиллионной массе, надо было прикрыть свою непригодность, надо было изыскать причину, чтобы не видна была эта хвастливая ложь. Надо было выдумать врага, который якобы тормозит ускоренный бег событий к народному счастью.

Таким врагом, на которого были отвлечены взоры отупевшей толпы, оказался русский офицер, благо почва была уже подготовлена.

Это ему нужна была война, чтобы получать награды…

Это он не хочет мира «без аннексий» и защищает каждую пядь земли, которой у нас и без того много…

Это он требует на фронт снарядов и продовольствия, когда тыл голодает и изнемогает в очередях…

Это он не пускает солдат с фронта делить землю Он расстроил транспорт, испортил паровозы, менял пушки за бутылку вонючего рому и продался немцам

Это, наконец, он, который триста лет пил рабоче-крестьянскую кровь. Освободись от него сам. ибо мы бессильны, и тогда тебя ожидает рай, земля и воля

И охваченный безумием народ штыками своих детей начал освобождаться…

Под пьяный хохот анонимного зверя, именуемого толпой, по всей широкой Руси началось каиново дело, и полилась, задымилась мученическая кровь… Она лилась в окопах, где вчера еще в грязи у пулемета рядом спали офицер и солдат. Она полилась на улицах, в тюрьмах и подвалах.

Офицера отрывали от матерей, от жены и детей и на их глазах убивали, как величайшую заразу.

Его пытали, жгли, истязали орудиями, перед которыми побледнел бы Нерон и Святейшая инквизиция. <…>

А зверь-толпа хохотала… Она хохотала…

«Были плохие времена, но не было подлей!»

Стоит только удивляться, как мог позволить офицер, который держал в своих руках судьбу государства, так безропотно, так покорно себя убивать.

Мне довелось по этому поводу слышать мнение одного англичанина, который с негодованием говорил: «Нам, англичанам, непонятно, как мог допустить русский офицер такое непротивление, чтобы безропотно позволять себя арестовывать и уничтожать? Почему он не разряжал своего „браунинга“? Сколько бы таким образом было истреблено его палачей?»

Но наша психология непонятна иностранцам. Мы исстари привыкли бороться с нашими врагами открыто, в честном бою, а не из-за угла, хотя бы в целях самозащиты. Офицер знал, что та чернь, которая его арестовывала и убивала, «не ведала, что творила».

И даже теперь, после всех пережитых потрясений, после бездны выпитого горя, изломавшего личную жизнь, русский офицер готов простить своему народу его лукавые заблуждения и не вменить ему его беззаконий. Только не простится ему материнская скорбь по своим замученным детям, никогда не простятся ему святые слезы детей, потерявших своих отцов. Они не смогут простить, ибо превыше человеческих сил их страдания, бездонна глубина их горя.

Пусть эта толпа, эта чернь была введена в заблуждение, но это заблуждение помимо всего посягнуло на наши святыни, оно обагрило свои руки в крови своего мученика Царя, да и теперь эти руки терзают и бесчестят свою Родину.

Ведь это ты, русский народ, опозорил себя предательством и изменой.

Ведь это ты выбросил на поругание гробницы святых твоих мучеников, которых чтили деды и отцы.

Ты жег офицеров вместо угля в раскаленной топке «Алмаза» и пускал их под лед в прорубь. Ты прошел из конца в конец с огнем пожаров и сжег, и разрушил те памятники, которые создавались усилиями твоих предков. Это сделал ты, «народ-богоносец», ибо ты допустил это. <…>

* * *

За что же, спросим мы теперь, с такой ненавистью и жестокостью восстал на тебя, русский офицер, свой же народ и излил всю накипь одичания и озверения, которой не подвергались даже враги? Почему и теперь еще не кончен твой крестный путь?

Неужели за то, что заброшенный зачастую в неуютную глушь, ты годами влачил полуголодное существование и незаметно делал великое дело, отдавая тому же народу весь запас твоих сил, а с ними и лучшие годы, с которыми угасали твои личные чаяния и надежды? Неужели за то, что ты, бессменно стоя на страже, никогда и никому не заявлял о своих желаниях и нуждах и верил, что тот народ, которого ты научил понимать Бога и гордиться своей Родиной, не покинет и не продаст тебя в минуту испытаний? Не за то ли, что тебя рвали неприятельская сталь и чугун и что ты тысячами повисал на колючей проволоке?