Офицерский крест

– Так вот, любезный мой Артем Палыч. Сколько раз слышал я от своих любовниц: «Яша, нам надо серьезно поговорить… Яша, у меня задержка… Яша, нам надо определиться…». А я Сару свою не бросил. Сара – это святое. Схожу налево, а направо Саре цветы и восхищение с поцелуями в прихожей несу… То шубку, то духи «Красная Москва», то даже какой-нибудь бриллиантик прикуплю… Вот вы сейчас ухмыляетесь хитро и думаете, зачем мне старик всю эту хреновину несет? Ведь правда же? А я все это говорю вам потому, чтобы вы ни себе, ни жене своей, ни Наталье дальнейшую жизнь не испортили…

Берите пример со старых коммунистов! Вкусно потрахаться на стороне завсегда были готовы. Но чтобы до развода с женой дошло, – это нееееет! Потому что за партбилет сразу дернут и прощай карьера! Вон Владимир Ильич как Инесочку шпарил, а с Наденькой нет… Не развелся же… Хорошо устроился вождь мирового пролетариата, – и жена была, и любовница. Полный комплект! Двустаночник! Вот что значит коммунистическая закалка! Кстати, – о старых коммунистах… Приходит мужик домой, а в спальне на его жене голый старик кряхтит-барахтается. Взбешенный такой картиной муж уже топор над головой любовника жены занес. А она ему говорит:

– Ццццц, Ваня… Он видел Ленина!

* * *

В Москву прилетели около семи вечера. От аэродрома «Чкаловский» в зеленом армейском автобусе доехали до Арбата. Там Гаевский предложил Кружинеру:

– Давайте я вас на такси подвезу.

Старик вежливо отказался:

– Спасибо, но я здесь рядом, на Сивцевом Вражке живу.

На Арбате Гаевский взял такси и рванул на Ярославский вокзал.

По пути попросил таксиста остановиться у винного магазина, чтобы купить вишневый ликер.

Маленький черный плеер, с перехваченным синей изолентой гнездом для батареек, уже лежал в боковом кармане его большой дорожной сумки из камуфляжной материи.

В вагоне электрички Гаевский надел наушники и нажал кнопку. Леонард Коэн пел «Танцуй со мной до конца любви». Электричка бежала в Мамонтовку. Мысли о скором свидании с желанной женщиной сладко грели душу полковника.

Он испытывал состояние счастья…

Такое же состояние души было у него и тогда, когда он, не выспавшийся, ранним утром (где-то часто и надрывно орали петухи) стоял и курил на перроне станции Мамонтовка, ожидая первую электричку идущую на Москву.

Иногда он закрывал глаза, возвращая себя в дачный домик под соснами, – туда, где в коротенькой черной ночнушке спала женщина, утомленная его жадной любовью. Он все еще слышал ее нежные стоны, он все еще видел ее блаженствующее лицо, освещенное ночником, – то с отрешенными, широко открытыми глазами, словно выжидающими что-то, то закрытыми от наслаждения, то с какой-то собачьей благодарностью глядящими на него в упор.

Он все еще видел ее разгоряченное любовной страстью лицо, с лихорадочно хватавшим воздух ртом. Он все еще слышал ее горячечный голос, осыпавший его призывными комплиментами восхищения от того, что она испытывала, жадно принимая все его неугомонные телодвижения.

В эту ночь они, казалось, перебрали все ласки и все позы, которые придумало человечество.

Были моменты, когда Гаевский уже начинал со страхом думать, что его так быстро не хватит для очередного сеанса добывания вожделенного для мужчины момента, но Наталья, словно чувствуя это, неуемными ласками рук и губ, изощренными положениями своего роскошно цветущего тела приводила его в состояние повышенной боеготовности.

И они снова отправлялись в тот же гипнотический мир взаимных любовных услад.

Он и сам в ту ночь не ожидал от себя тех «хулиганских вольностей», которые, казалось, совершались помимо его сознания, но вызывали у Натальи какой-то припадочный восторг, граничащий с потерей сознания. А как она стонала, как стонала! И это еще больше возбуждало его и вдохновляло на такие ласки, когда он казался себе уже не человеком, а безудержным и диким самцом, впервые добравшимся до женщины и всех ее прелестей.

– Я, наверное, сегодня похожа на распутную девку, да? – срывающимся голосом говорила она ему на мятой и влажной постели, – но я ничего не могу с собой поделать… Я с тобой теряю рассудок. Я хочу тебя еще и еще…Только не останавливайся! Я улетаю… Я улетаю…

24

Возвращаясь в Москву, он то упоительно вспоминал фрагменты происходившего минувшей ночью в дачном домике, то размышлял о ситуации в которой оказался.

Он любил раскладывать все по полочкам, наводить порядок – в квартире, на службе, в кабинете, в чувствах. Вот только, кажется, в семье, в личной жизни его вызревал тайный сюжет, который нарушал привычное течение событий и чувств.

С появлением Натальи в душе его образовалась как бы секретная комната, входной ключ в которую был только у него и у той, которая говорила ему «я с тобой теряю рассудок». И надо было теперь привыкать к этой двойной жизни, в высшей степени достоверно играть роль «примерного семьянина» (так обычно писали начальники в его служебных характеристиках), носить фальшивую маску верного мужа.

Итак, у него есть верная, но почти равнодушная к сексу, фригидная жена, которой он стал изменять.