Офицерский крест

После этого она одним движением разорвала снимок пополам – так, что Кулинич и Наталья оказались разделенными. В сумрачной комнате, где свет трех свечей проливался лишь на стол с черной скатертью и на белое блюдце, скрипели слова колдуньи:

– Как больше не вместе вы на фотографии, так и в жизни не бывать вам рядом. Не жить вам под одной крышей, не пировать за столом одним, не лежать в постели одной, вместе не бывать и не любить. Во веки веков…

После этих, произнесенных магическим тоном, слов, колдунья приказала:

– Возьми обе половинки снимка, сложи вместе и рви, рви, рви на мелкие кусочки.

Наталья стала послушно измельчать куски фотографии.

– Злись, злись, злись на своего хахаля, – хищным голосом приказывала Михайловна, – проклинай его!

Вспоминай все его обиды, тебе причиненные! Злись так, чтобы тебе было больно!

Наталья с крепко сжатыми зубами наполняла блюдце мелкими кусочками ее фотографии с Кулиничем и с ненавистью вспоминала и его воняющий водкой рот, и его грубые руки, лапающие ее грудь и попку, и запах из-под мышек, и его властные тычки в спину, когда этот пьяный самец, задрав ее юбку и спустив свои штаны, наклонял ее на даче везде, где ему приспичивало…

Когда в белом блюдце образовалась горка из мелких кусочков добросовестно порванной Натальей фотографии, колдунья взяла подсвечник, наклонила его и стала густо покрывать их жирными каплями расплавленного воска, приговаривая:

– Воском заливаю, вашу любовь…

«Какая любовь? Какая любовь?» – подумала Наталья, недоверчиво взглянув на колдунью. А та продолжала:

– …На осколки разбиваю, осколки закрепляю. Не соединиться вам вновь, не любить вам вновь. Как кошка с собакой, как мыши с кошкой, будете только драться, будете кусаться, и вовек вам не любить и не миловаться. Что сказано, то сбудется!

Произнеся последние слова, Михайловна с минуту еще сидела молча с закрытыми глазами. Наталья и Юлька, как завороженные, глядели на нее. Она тяжело выдохнула, открыла недобрые черные глаза и протянула руку куда-то в темноту, извлекая оттуда пепельницу и пачку сигарет. Закурила, чиркнув зажигалкой, и голосом бабы Яги приказала Наталье, тыча пальцем в то, что лежало на блюдце:

– Вот это нужно отнести в лес и закопать в сырой земле.

– И когда ваш отворот подействует? – словно выйдя из гипноза, с детским любопытством поинтересовалась Юлька.

– Пока трудно сказать, – выпуская сигаретный дым через нос, ответила колдунья, – клиент тяжелый… На трубе ведь, гад, сидит. Возможно, потребуется несколько сеансов… Этих, которые сидят на газовой или на нефтяной трубе… Или в банках… Их отвадить от баб ой как непросто…

– Я заплачу, я заплачу, Ольга Михална, – робко заговорила Наталья, – я заплачу за все сеансы… Только помогите, умоляю вас…

– Чем сможет, тем и поможем, – суетливо ответила колдунья и посмотрела на часы, – ты загляни ко мне через пару недель. И это… Мой отворот не подействует, если не перестанешь у него сосать. Минет убивает мою магию, дочка. Минет – враг моих чар!

– Ольга Михална, а приворот вы делаете? – снова робко спросила из темноты Юлька.

– И приворот делаю, – уже потеплевшим тоном ответила колдунья, – но уже по другому тарифу. Тебе че – мужика приворотить надо? Приворочу так, что слезать с тебя не будет! У меня по этой части бааа-альшой опыт. Бабы не жалуются. Уже и беременные есть!

– Я вот здесь вам конвертик оставлю, – стеснительным тоном сказала Наталья, когда все трое встали из-за стола.

Колдунья сделала вид, что не обратила внимания на эти слова ее клиентки. Сказала Юльке с материнской теплотой:

– Ты мне, дочка, фото мужичка, которого приворотить надо, приноси, приноси… Поработаем…

– А я вот… Уже принесла… Вот его фотография…

Юлька осторожно подала колдунье снимок Таманцева, стоящего с теннисной ракеткой на корте в Мамонтовке.

Ольга Михайловна впилась в фотографию черными колдовскими очами. Спросила:

– А этот тоже сидит на трубе и богат?

– Нет-нет, этот… Офицер… Этот сидит на ракете и беден, как церковная мышь…

Колдунья почему-то зловеще улыбнулась и мечтательно заговорила:

– Офицер, говоришь… Офицеры умеют любить, ох, как умеют… У меня тоже когда-то в молодости был офицерик… Работал, как немецкая швейная машинка… Обожал энто дело по-офицерски делать… Иногда даже кителя не снимал… Задерет мои ноги на лейтенантские погоны и давай, и давай… Я все чулки о его звезды изодрала…

Колдунья снова закурила с благостным выражением лица, пустила дым через нос и тем же мечтательным, ностальгическим тоном продолжила:

– Лейтенантик был еще тот жеребец… А фантазер!.. А фантазер какой был, девки!.. Мама дорогая! Он меня таким вещам научил, таким вещам… Мы с ним и «Плуг» делали… И «Очки Черчилля»… И «Тульский самовар»… Все делали…

Тут Юлька оживилась и с детской искренностью спросила колдунью:

– Ну «Плуг» это еще понятно… А «Очки Черчилля» и этот… «Тульский самовар»… Как это?

– Мама дорогая! Ты не знаешь до сих пор, что это такое?! – воскликнула Ольга Михайловна с упреком в голосе, – уже, небось, сороковник скоро, а у тебя об энтом деле представление, как у пионерской целки!