Офицерский мятеж

Чонг умело массировал кондуктору шею, плечи и спину, не обращая внимания на шум в зале. Спиваков сидел неподвижно, с закрытыми глазами — будто дремал. Своей худобой и высоким ростом он отличался от большинства бойцов и многим болельщикам казался весьма уязвимым.

Затем судья свел бойцов и предупредил:

— Джентльмены! Помните: запрещены укусы, тычки в глаза, удары в пах, горло, по затылку и хребту, ломка малых суставов и «рыболовные крючки».

Говоря о «рыболовных крючках», он напоминал бойцам традиционный запрет рвать пальцами уши, рот, ноздри или выщипывать куски кожи.

Мексиканец был среднего роста, мускулистый и очень подвижный. Выше пояса его тело покрывали странные шрамы, словно военмора когда–то пытали каленым железом. После удара гонга он затанцевал в красном углу, соображая, как подступиться к противнику.

А вот кондуктор тратить время на раздумья не стал. Против ожиданий Сухова, кондуктор не стал летать по воздуху — тремя широченными, стремительными шагами он подошел к Гомесу и нанес один–единственный удар открытой рукой — прямо в лоб. Мексиканец упал. Бой был закончен.

Зал поначалу ничего не понял. Зал недовольно зашумел. Гомес неподвижно лежал на ринге. Нанеся сокрушительный удар в голову, Аристарх Львович отступил и стал ждать решения рефери. Тому ничего не оставалось, кроме как громко сосчитать до десяти и поднять вверх руку Спивакова. Тем временем секундант и его помощник уносили поверженного мексиканца в санчасть.

Когда до публики дошло, она взревела от разочарования и восторга.

— Ну, вы даете, Пиотр, — восхищенно протянул Кобурн. — Так ведь можно и победить.

…Перед сном Петру удалось ненадолго освободиться и посмотреть, как разместили котлинцев, а заодно расспросить Бульбиева о ходе переговоров. Сухов и старпом заранее знали, какие помещения на «Мадейре» не прослушиваются — вернее, где прослушка находится под контролем людей Ригерта, а где участников чемпионата слушают другие подразделения контрразведки.

Семен Бульбиев заметно устал — все силы высосали трудные переговоры. С непривычки ему пришлось несладко.

Командиры чисто русских кораблей уже общались с колонелем Ригертом. С ними не было бы особых проблем, да вот только на чемпионат, кроме Сухова, никто из них не попал. Переговоры шли с младшими офицерами ударных кораблей Шестого флота — теми, кто прибыл сюда вместе со своими юнитскими командирами.

Так вот эти русские военморы неохотно шли на контакт. Они явственно ощущали шаткость своего положения, его предельную уязвимость. Ерзали, ждали, что начальство вот–вот вызовет и даст нагоняя. А, пойдя на откровенность, сразу давали понять, что мало кому могут довериться даже среди своих, что не верят в успех дела. Ну не смогут они с несколькими десятками единомышленников нейтрализовать многочисленные экипажи своих кораблей — и все тут.

Старпому приходилось снова и снова излагать им свои аргументы. Они были сформулированы Ригертом, а ему самому помогали лучшие психологи. В военморов следовало вселить уверенность в своих силах, настроить, убедить, что так дальше жить нельзя и более подходящего момента для восстания уже не представится. И Бульбиев из кожи лез…

— Крепись, Семен Петрович, — напутствовал его кавторанг, прежде чем отправиться к себе в каюту. — Был ты отличным боевым офицером, а теперь станешь настоящим командиром, которому и эскадру вверить не страшно.

Второй день чемпионата открывали последние предварительные бои. Петр Сухов снова наблюдал за поединками, сидя рядом с адмиралом Кобурном. Сегодня командующий Шестым флотом казался не выспавшимся и желал зрелищ погорячее. Как назло, поединки вгоняли в сон.

На ринге обменивались ударами два смуглых бойца. Один был одет в черные шорты, другой — в красные. Это казалось единственным существенным отличием — оба были приверженцами ударной техники. Совершенно равный и довольно скучный, на взгляд Сухова, поединок. Кобурна он тоже не радовал — адмирал едва подавил зевок.

— Вот что мне в вас нравится, Пиотр, — задумчиво произнес командующий Шестым флотом. — При всей вашей известности вы не качаете права, не требуете послаблений и привилегий по службе.

— Я — русский, сэр.

— Ну и что? — удивился адмирал. — Разве русские — не живые люди?

— Пока живые, сэр. Наше положение на Флоте…

— Бросьте, Пиотр, — Кобурн махнул рукой, едва не повалив один из кубков. — Не надо давить на жалость, бесконечно причитая о дискриминации гениальных русских. Как это вы называете? Страдания Саратова?

— Я не буду причитать, сэр. Предпочитаю носить боль в себе. — Кавторанг постучал костяшками пальцев по груди.

— Хорошо сказано, Пиотр. Почти как в Большом театре. Но мы совсем забыли об этих несчастных, — адмирал указал пальцем на ринг.

В конце третьего раунда один из бойцов наконец сумел нанести противнику пару точных ударов в челюсть и заработал судебное решение в свою пользу. Кобурн разочарованно покачал головой. Он терпеть не мог вялые бои, где победа дается по очкам. Ему подавай нокаут или болевой прием.

— Вы любите морские байки, Пиотр?

— Кто же их не любит, сэр?