Оформитель слов

Врачи никак не могли определиться, что со мной делать. Это бесило меня, вызывало негодование у моих родителей и справедливые вопросы работодателей. Мол, чувак, тебе почти 22 года, а военного билета у тебя нет. Падазрительно. Надо было срочно что-то решать, потому как менять работу каждые полгода нехорошо, как и сидеть на шее у мамы с папой.

– Козел, сука, блять… – вышел от хирурга лысый, кажется, немного расстроенный.

В кабинет просочился я.

– Здрасьте. Вот.

Я сунул ему на стол рентгеновский снимок моей ноги.

– Почему одетый? – спросил врач. – Раздевайся.

– Не буду. Снимок посмотрите. Я к вам каждые полгода хожу. Запомнить пора.

– Раздевайся до трусов, я сказал. Иди в коридор и зайди, как положено.

– Никуда я не пойду! Вот я! Вот снимок ноги! Не надо прикидываться, что не помните меня. К чему эти формальности? Нога была два раза в одном и том же месте сломана, срослась. Я к вам уже в четвертый раз прихожу. Не надо ломать комедию, и гадать, брать или не брать в армию. Решайте сейчас!

– Я не понял призывник! Что за разговоры?!

– Мужские разговоры.

Я открыл дверь в коридор и позвал отца на совещание.

– Пап, зайди…

Батяня ввалился в кабинет к хирургу.

– Добрый день, – сказал он так, словно достал из авоськи дезерт игл. – В армию берете его или нет?

Врач запустил программу перезагрузки мозга и сделал лицо неподвижным. Потом лениво взял снимок со стола и посмотрел его на свету чуда лампы.

– Давно снимок сделан?

– Весной. Но еще один поход к рентгенологу, и я к ноге примотаю счетчик Гейгера.

Врач тяжело вздохнул, взял личное дело и сделал запись.

– Свободны.

«Годен!», – прочитал я уже в коридоре. Следующим врачом оказался психиатр. Я зашел к нему в кабинет, а там другой призывник.

– В армию хочешь? – лукаво спросил у него психиатр.

– Нет.

– Хех! Годен! Следующий.

Я сел.

– А ты в армию хочешь?

– Да.

– О-о-о! Это интересно, – врач откинулся в кресле. – А ну-ка расскажи-ка мне подробнее о себе.

Зря он это спросил, ибо я на радостях решил поломать комедию.

– В 16 лет я упал с пятого этажа в шахту лифта и сломал себе ногу. Потом сломанные кости прикрутили шурупами к титановой пластине. Доктор… – я подался чуть вперед и продолжил почти шепотом: – Мне кажется, титан интегрировался в меня и структурировал мой опорно-двигательный аппарат. Я стал полутитановым призывником! Вообще, блять, непобедимым для врага! Робокопа смотрели? Нет?.. У меня к ноге ложки магнитятся… Страшная сила, доктор!

Психиатр меня внимательно выслушал и даже бровью не повел. Потом подался чуть вперед. Мы с ним сидели лицом к лицу.

– Ложки магнитятся? – спросил он, четко проговаривая каждый слог.

– Да.

Он откинулся в своем кресле назад и усмехнулся. Потом засмеялся. Потом резко пододвинулся ко мне:

– Ты мне тут лапшу на уши не вешай. Ха! Ложки магнитятся! Нашел дурака! Они же алюминиевые! Не маг-ни-тят-ся! Годен! Следующий!

Проводы в армию я решил не устраивать. Провожать некому. Все друзья давно разъехались. Вечером батька торжественно обрил меня налысо.

– Эх, сынок. Совсем взрослый стал, в армию пойдешь…

– Мне 22 года, пап.

– Не пизди мне тут. Дай слезу выдавить.

Он хлопнул стопку самогонки.

– Ну, так вот. Я, между прочим, в Германии служил. Помню, подрядились мы одному немецкому крестьянину помогать, огород значит, от всяких камней убирать. Он, значит, ловко так на тракторе с телегой едет, а мы за ним камни подбираем и в телегу складываем. Тарахтит, значит, эта бандура и медленно едет по полю на своих немецких гусеницах, а мы следом идем. И подумалось тогда нам… Как-то навеяло, знаешь, картина вся вот эта. Чем же этот пенсионер в войну занимался? Седня он тут трактор водит, весь такой старый добрый крестьянин, а в юности каким-нибудь панцеркампфвагеном рулил…

Полголовы было уже обрито. Батька сделал короткую паузу и снова хлопнул стопку.

– О чем это я? А! Потом товарищ унтерофицирен, или хуй знает, кем он там был в войну, сказал, что настал перерыв. Мы решили попить пива. Захожу я, значит, в местный сельский кабак, и говорю прекрасной фройляйн…

– Ты стрижкой занимайся! А не о своих алкопохождениях рассказывай! – перебила его мама. – И так просыпаться ни свет, ни заря.

– Бу-бу-бу, – передразнил ее отец и хлопнул еще стопку.

Шесть утра. У военкомата толпились призывники и их провожающие. Все жутко волновались и поэтому обильно звенели стаканами с водкой. Толпа неистовствовала:

– Братуха!

– Братва!

– Не плачь, мать!

– Покажи им там, братюня!

– За ВДВ!

– Пиши чаще, сынок!

– Я буду ждать тебя, любимый!

– Пацаны, продам Урал с коляской…

– Яву, яву, взял я на халяву-у-у!!! – дружно заголосила толпа.

Открылась дверь военкомата.

– Призывники! Прощаемся и заходим на построение, – гаркнул майор.

Народ завыл, выпил, загудел и ломанулся к дверям военкомата. Особо одаренные провожающие лезли от разлуки на забор и истошно вопили от переизбытка нежных чувств. Наконец, все призывники зашли в военкомат. Майор закрыл дверь и гул затих.

– В одну шеренгу становись! – рявкнул он.

Мы выстроились и замерли. Кого-то качало из стороны в сторону как родимую пшеницу на ветру.

– Продукты выложить на пол!